– У него такой вид, будто он не понимает, что я говорю, – сказал Буль-де-Сон. – В общем-то это неудивительно, в этой сатанинской стране мало кто говорит как парижанин. Патрон, вы у нас полиглот[11], идите пообщайтесь с ним. Возможно, он поймет какой-нибудь из знакомых вам языков.

– Попробую, – отозвался Редон, – но мой китайский оставляет желать лучшего.

Поль произнес несколько ласковых слов на языке Поднебесной Империи. К огромному удивлению, человек вздрогнул и, как бы отталкивая от себя кого-то, ответил на чистейшем английском:

– Я не… я не хочу быть китайцем!

– Хорошо, хорошо, никто вас и не заставляет, – невольно улыбнувшись, ответил репортер. – Господин, наверное, японец?

Услышав такие слова, раненый чуть ли не подпрыгнул на месте и возразил еще решительней:

– Нет, нет, я не хочу быть японцем!

– Хм. Не русский же вы, нет? – Редон. – Я вижу, вы не француз, не англичанин… не маньчжурец, как эти «честные потрошители», от которых вам только что довольно сильно досталось. Какой нации вы, в конце концов, принадлежите?

Было видно, что рана, хоть и не опасная, доставляла незнакомцу нестерпимое страдание. Сделав усилие, он вновь открыл глаза и отчетливо произнес:

– Я тот, у кого нет больше родины!

В голосе неизвестного прозвучали вызывающие нотки, однако чувствовалось столько боли и горечи, что у репортера невольно сжалось сердце. Тут силы вновь покинули раненого. Желтое лицо покрылось смертельной бледностью.

– Он снова потерял сознание, – прошептал Поль. – Кто бы он ни был, китаец или самурай[12], это еще не повод, чтобы оставить его здесь подыхать, как собаку… Буль-де-Сон!

– Да, месье!

– Приведи лошадей, они там, за деревьями. Мой конь достаточно силен и крепок, так что выдержит и меня и раненого.

Через минуту юноша возвратился, в точности исполнив приказание. Взгромоздить на лошадь человека, находящегося в бессознательном состоянии, оказалось нелегко. Вскоре, правда, путешественникам кое-как это удалось. Поль запрыгнул в седло и, придерживая одной рукой незнакомца, другой взялся за поводья. Они поскакали крупной рысью.

– Удастся ли нам приехать в Мукден до появления там японцев? – задумчиво произнес репортер.

– Хм, – неуверенно протянул Буль-де-Сон, – нам нечего их бояться. Вы – журналист, это свято… к тому же у вас есть охранное свидетельство.

– …Выданное русскими властями, и еще неизвестно, действительно ли оно у их врагов. В любом случае лучше об этом не думать, а скорее двигаться вперед.

Поль Редон поскакал быстрее. Храбрый малый, он вновь покинул Париж и отправился в путешествие потому, что был в глубоком трауре и не находил себе места. Его обожаемая жена, урожденная Дюшато, дочь золотоискателя на Аляске[13], взявшая его фамилию, делившая с ним все самые тяжкие испытания и оберегавшая от опасностей, его бедная Жанна умерла, произведя на свет мертвого ребенка.

Всегда веселый, общительный, беззаботный и остроумный парижский журналист изменился в одночасье. Он находился в прострации[14] и растерянности и вот уже в течение трех лет жил в одиночестве, равнодушный ко всему на свете, кроме своей потери. Затем вдруг вышел из оцепенения и отправился по заданию одной крупной парижской газеты прямо на русско-японскую войну. Как и многие, Поль Редон верил в победу европейцев, но после сражения при Ша-Хо (9—10 октября 1904 года) изменил свое мнение и теперь уже предвидел окончательное поражение России. Последующие события доказали правильность его выводов.

Первого января 1905 года француз стал свидетелем падения главного оплота могущества русских – Порт-Артура[15], который выдержал двадцать ужаснейших приступов и все-таки капитулировал. Затем последовало поражение при Хай-Ку-Тай, и японцы, наконец, проникли в Маньчжурию. Разразилось великое сражение под Мукденом.

Первого марта 1905 года, окружив русскую армию в Нои, японцы нанесли сокрушительный удар, окончательно разгромив ее.

У Поля Редона сжималось сердце при мысли о России – давнем союзнике и друге Франции, которая попала в столь бедственное положение, но он все же надеялся на лучшее.

Тринадцатого марта корабли Рожественского[16] прошли Мадагаскар[17] и через несколько дней должны были прибыть в Сингапур[18]. Они представляли огромную опасность для противника, с которой приходилось считаться, и вмешательство их могло изменить расстановку сил воюющих сторон.

Репортер торопился попасть в Мукден. Конечно, русские могли собраться с силами и организовать оборону, ведь они были смелыми и могучими воинами. Еще Наполеон говорил, что надо не просто убить русского, а еще и подтолкнуть, чтобы тело упало.

Поль подгонял своего коня, который, казалось, не чувствовал ни усталости, ни тяжелой ноши. Всадники миновали густой лес, где недавняя резня была особенно жестокой. Не осталось ни единого дерева, на котором не висело бы по трупу, и ни единого куста, в зарослях которого не валялись бы вперемешку тела погибших в последнем бою. Не слышалось ни вздоха, ни шороха, только вороны кружились, призывая своих сородичей разделить погребальную трапезу.

– Жуть! – проворчал Буль-де-Сон. – Никак не назовешь это приятной прогулкой!

– Мужайся, мой мальчик, скоро мы будем в деревушке Паркен, а оттуда идет последний участок дороги в Мукден. Там мы отдохнем немного, но только после того, как наш раненый будет в безопасности.

Журналист был прав: забрезжил рассвет, и вдалеке у дороги показалось несколько маньчжурских хижин.

– Скажите, патрон, вы ничего не слышите?

– А что?

– Шум какой-то, чертовски напоминает топот лошадей…

– Наверное, это русские бегут в Мукден…

Выехав из леса, путешественники оказались на открытой равнине, где их силуэты прекрасно просматривались со всех сторон на фоне поблекшего неба.

Раздался выстрел, за ним другой, и вокруг засвистели пули. Поль Редон мгновенно сообразил, что это предупредительный огонь, и придержал коня. Буль-де-Сон последовал его примеру. Оба подняли руки вверх, и тотчас неизвестные всадники нагнали их.

– Tomari mas ho! (Ни с места!) – послышался резкий голос.

И в одно мгновение французы оказались в окружении. Но это были не русские, нет, то оказались японцы.

Вокруг Поля Редона и его спутника образовалось плотное кольцо из низкорослых людей, каждый – в темной, перетянутой поясом униформе с металлическими пуговицами. Ружья были подняты и готовы к стрельбе. К пленникам приблизился офицер и произнес несколько слов на японском, обращаясь к репортеру.

– Я не понимаю, – ответил тот, – я француз и не говорю на вашем языке. Вы говорите по-французски?

– Да, – отчетливо произнес офицер, а затем продолжил со специфическим акцентом, слегка растягивая и коверкая большинство слов:

– Кто вы? Что здесь делаете? Куда направляетесь?

– Еще будут вопросы? – спросил журналист. – Кто я? Француз, военный корреспондент одной парижской газеты. Что делаю? Рискуя жизнью и терпя всяческие неудобства, слежу за кампанией. Я без оружия, что говорит о соблюдении мной абсолютного нейтралитета. Куда иду? Передвигаюсь с места на место, сейчас я еду в Мукден, где рассчитываю найти русский генштаб, при котором я аккредитован[19]. Вот мои документы.

– Значит, вы принадлежите к вражеской армии.

– Ни вражеской, ни дружеской… Я сохраняю нейтралитет.

В этот момент раненый, которого Редон, желая защитить, инстинктивно прикрыл полами своего плаща, неожиданно спрыгнул на землю и побежал в сторону. Офицер тотчас сделал знак, солдаты набросились на беглеца и, несмотря на его отчаянное сопротивление, окружили несчастного. Круг людей сжался сильнее, о бегстве нечего было и думать.