Кстати, Вера Николаевна никак не может понять, почему в то самое время, когда молодые, здоровые мужики ринулись с юго-востока в Россию, кто-то на этом самом юго-востоке упрекает россиян в том, что они не оказывает ополченцам военной помощи? Выходит, украинские русские хлопцы бегут, чтобы отсидеться в тепле, добре, сытости и вернуться домой после того, как российские русские парни ценой своей жизни обеспечат им в их Неньке мир, покой и полную демократию? Когда беженцами являются женщины, дети и старики – это понятно. Но беженцы-мужики в расцвете сил – это противно.

Щелчок пультом, и Вера Николаевна в Крыму.

«Ах, как там всё устарело! Ах, как проржавели трубы и пришло в негодность всё медицинское оборудование! Надо срочно доставить им реанимобили!»

Наконец-то, Вера Николаевна узреть сподобилась, как он выглядит, этот самый реанимобиль. По телевизору, разумеется. Кабы не Крым, то и по сей день в неведении была бы. Её соседку с сердечным приступом увезли вчера в районную больницу на старенькой «Скорой помощи». Правда, соседке повезло, довезли быстро, старушка-помощь всего за два часа сорок километров пробежала, потому что по дороге только один раз из строя выходила.

Российским русским нет ни работы, ни жилья приличного, ни лечения бесплатного, а беженцам – всё и сразу, со всем нашим удовольствием!

Господи! Ну, зачем же она так об этих людях, лишившихся всего и вынужденных искать у неё защиты и помощи? На самом-то деле, Вере Николаевне их очень жаль и она готова поделиться всем, что имеет. Только вот имеет она, образно говоря, шиш в кармане да вошь на аркане… А раздражение её, так это оно от безысходности… это оно, чтобы жалость беспомощную задушить.

Тут как-то один деятель высказал одну очень мудрую мысль. Политический деятель, конечно же. Простой деятель, который с топором и с лопатой, до такой бы мысли вовек не додумался. Нет, не мысль была мудрой, мысль-то как раз была самой банальной. Просто тот политический деятель очень «мудро» её высказал. Речь шла о предоставлении в детсадах мест для украинских деток, от войны убежавших. Так вот, по «мудрому» высказыванию этого политидиота, российским деткам нужно потесниться. Если дословно, то сказано было именно так: «Нам надо поужаться». Во как! А куда уж ещё ужиматься-то, жалостливый ты наш? Точнее, жалостливый за наш счёт! Сам-то ты «ужимать» себя наверняка ни в чём не станешь!

Россия возмущается, что Европа не видит того, что происходит в Украине. Вера Николаевна же возмущается не только этим, но и тем, что Россия не видит происходящего в ней самой. А все телепередачи про Украину выглядят, как фарс.

Всё! Будет она смотреть только Шестой канал. Детский. Мультики. Хотя нет. Мультики там сплошь иностранными и с такими уродливыми персонажи, что Вера Николаевна потом до утра не заснёт.

Ещё один щелчок пультом. Последний. Голубой экран стал чёрным. Так лучше.

Накануне дня своего рождения Вера Николаевна решила сходить в магазин, чтобы побаловать себя в этот день чем-то вкусненьким, а на обратном пути поскользнулась на крутом спуске дороги, ушибла бок о торчавший из-под снега комель бревна и подвернула ногу. Побаловала себя, называется. Так побаловала, что с трудом превеликим до хаты своей добрела. Добрести-то добрела, даже печь растопить умудрилась, а к вечеру ей до того худо стало, хоть криком кричи: на ногу ступить не может, спину такой дугой выгнуло, что голова где-то на уровне колен оказалась. Только вот беда, кричи не кричи – никто не услышит: одна Вера Николаевна живёт в доме.

Ночь прошла, как в бреду, а когда наутро женщина по стеночке добралась до кухни, то её охватило полное отчаяние: дров в доме осталось только на одну топку да и вода на исходе. Вот так, а ведь она планировала ещё и баню протопить сегодня. Ладно, воды, как обычно, флягой на тележке навозит соседка, она раз в неделю Веру Николаевну водой обеспечивает. Нет, не задаром – это как бы плата за проживание в доме, из которого сын переселил Веру Николаевну в её сегодняшние «хоромы», находящиеся наискосок от прежнего жилья. Вместе с тем домом и мебель прежнюю оставили, и ковры. Ничего не захотела Вера Николаевна забирать оттуда, где умер её муж. Вот там и поселилась на всём готовом молодая семья, жилья не имеющая.

Водокачка была рядом с двумя домами, принадлежащими Вере Николаевне, так что соседка-квартирантка без особых усилий быстро навозила воды и, посочувствовав болящей, убежала по своим делам, не догадавшись принести в дом две-три охапки дров. Молодая она ещё, непонятливая. А бескорыстная «домовладелица» постеснялась попросить её об этом и сама, предварительно наложив тугую повязку на ногу, перетянув поясницу толстым слоем эластичных бинтов, поковыляла к поленнице, радуясь уже тому, что в баню дров натаскала загодя.

После бани ей стало совсем худо: то знобит, то в жар бросает, ноги боль выкручивает, голова раскалывается так, что глаза на лоб готовы вылезти.

А тут ещё и погода испортилась: всю неделю бесновалась метель, порывы ветра сбивали с ног даже тех, у кого они обе были в рабочем состоянии. За всё это время Вера Николаевна ни разу не вышла за калитку, и за всё это время никто не отворил дверей её дома.

Конечно, были звонки с поздравлениями в день рождения, звонили и те, кому нужны были её консультации или совет, но вот звонок, заливисто сообщающий о чьём-то визите, был нем.

На отшибе живёт она. На самом, что ни есть, краю…

Долгими ночами, слушая завывания ветра, Вера Николаевна дрожащими руками вытирала слёзы. Нет, она не плакала, слёзы сами текли, скатываясь к уголкам губ и раздражая их солью. Ей было страшно в пустом доме. Но не нечистой силы и не нечистых на руку местных бичей она боялась – страшно было умереть зимой. В эту пору сын с геологоразведкой колесит по Северам, где нет сотовой связи, а дочь в далёком от неё большом городе, и вряд ли кто сообщит им о смерти их матери, потому что вряд ли кто вспомнит о ней. Неужели ей придётся лежать до весны? До приезда сына?

Хотя нет. О чём это она? Дочь-то будет звонить и, не дозвонившись, забьёт тревогу, приедет сама. Да и пенсию почтальон принесёт и тоже встревожится, если Вера Николаевна не выйдет на звонок. Но, так или иначе, всё равно день-другой её может никто не хватиться, и если первыми о кончине Веры Николаевны прознают местные бичи, тогда к приезду детей в доме останется только её труп. А документы? Ведь здесь не только её документы, но и сына. А что будет с его иномаркой?

Нет, умирать зимой Вера Николаевна не имеет права, только разве смерть будет спрашивать, когда к ней прийти?

А вдруг Вера Николаевна не сразу умрёт, будет лежать обездвиженной, беспомощной, но отчётливо понимающей своё ужасное положение? Сейчас ведь не те благословенные семидесятые, когда соседи, узрев не разметённый подле калитки снег и не увидев дымка из печной трубы её дома, враз бы всполошились. Не те времена нынче, ох, не те…

Когда в середине семидесятых Вера Николаевна молоденькой учительницей приехала в таёжный посёлок, всё было иначе. По утрам она находила на лавке в сенях, которые за ненадобностью никогда не запирались, то банку молока, то десяток яиц, то грузди солёные, то домашнюю стряпню в виде тарочек с черёмуховой начинкой. А в ноябре, в период массового забоя домашнего скота, мяса у неё было столько, что впору самой с кем-то поделиться. Кто приносил? Неизвестно. Известно только, что распиленные дрова привезли по приказу начальника леспромхозовского участка, ставшего потом её мужем, а раскололи чурки и сложили в поленницу её ученики, пожелавшие остаться инкогнито.