Интервал должен был длиться тридцать тысяч лет, если бы не план Селдона.

После тридцати тысяч лет дезинтеграции, возможно, не осталось бы сил на создание Империи. Могли бы остаться только изолированные и, вероятно, умирающие миры.

Всем, что мы имеем сегодня, мы обязаны Хари Селдону, и во всем остальном мы должны положиться на его давно умерший мозг. Таким образом, советники, опасность в нас самих, и отсюда следует, что не должно быть никакого сомнения официального плана в ценности Плана Селдона. Давайте же примем спокойно и твердо, что не будет ни официальных сомнений, ни критики, ни осуждения Плана. Мы должны полностью поддержать его. Он оправдал себя за пять столетий. План – это безопасность человечества, вмешиваться в него нельзя. Принято?

Раздалось тихое бормотание. Мэр даже не подняла глаза, чтобы найти видимые доказательства одобрения. Она знала всех членов Совета и реакцию каждого из них. Теперь в кильватере победы возражений быть не могло. На следующий год – неизвестно, – но не сейчас. С проблемами будущего года она будет биться в будущем году.

Но всегда бывают исключения…

– Контроль над мыслями, мэр Брэнно? – громко спросил Голан Тревиз, спускаясь в проход. Он не потрудился занять свое место, поскольку у него, как у новичка, место было в заднем ряду.

Брэнно, не поднимая глаз сказала:

– А ваша точка зрения советник Тревиз?

– Правительство не может налагать запрет на свободу слова; все индивидуумы, включая, конечно, леди и джентльменов советников, избранных для этой цели, имеют право спорить о проблемах дня; и не политическим выводом, возможно, будет отход от Плана Селдона.

Брэнно сложила руки и посмотрела на Тревиза. Лицо ее ничего не выражало.

Она сказала:

– Советник Тревиз вы выступили с этими дебатами вне уставного порядка. Тем не менее, я прошу вас обосновать точку зрения, а потом отвечу вам.

– В контексте Плана Селдона свободное выражение мнения не ограниченно, но нас ограничивает сама природа Плана. Есть много способов интерпретировать события до того, как изображение даст окончательное решение, но, как только это решение дано, оно больше не обсуждается в Совете. Оно не обсуждается и заранее, чтобы кто-то не сказал: «Если Хари Селдон установил так-то и так-то, то он, возможно, ошибся». А если этот кто-то честно думает так, мадам мэр?

– Он может так говорить, если он – частное лицо и спорить о деле в частном разговоре.

– Значит, вы хотите сказать, что ограничение свободы слова, какие вы предлагаете, относятся целиком и полностью к правительству?

– Именно. Это не новый принцип закона Основания. Сначала он относился к мэрам всех партий. Личная точка зрения ничего не значит; официальное выражение мнения имеет вес и может быть единым. И мы не хотим рисковать этой опасностью теперь.

– Позвольте мне уточнить, мадам мэр, что этот ваш принцип применяется изредка и случайно специальными актами Совета. Он никогда не относился к чему-то столь обширному и бесконечному, как План Селдона.

– План Селдона больше всего нуждается в защите, потому что именно для него подобные сомнения могут оказаться наиболее роковыми.

– Вы не учитываете, мэр Брэнно, – Тревиз повернулся, обращаясь теперь к членам Совета, которые, казалось, все до единого затаили дыхание, словно в ожидании исхода дуэли, – вы не учитываете, члены Совета, что есть все основания думать, что Плана Селдона вообще нет?

– Мы все были свидетелями, как он работал сегодня, – сказала мэр Брэнно спокойно, в то время как Тревиз стал говорить громче и по-ораторски.

– Именно, поэтому, что мы видели, как он работал сегодня, леди и джентльмены – советники, мы могли видеть, что План Селдона, в который нас учат верить, не может существовать.

– Советник Тревиз, вы вне регламента и не можете продолжать в том же духе.

– У меня это должностная привилегия, мэр.

– Эта привилегия отведена, советник.

– Вы не можете отвести привилегию. Ваше заявление, ограничивающее свободу слова, само по себе не может иметь силы закона. Официального голосования в Совете не было, мэр, а даже если бы оно и было, я имел бы право поставить вопрос о его законности.

– Отвод, советник, не имеет отношения к моему заявлению, защищающему План Селдона.

– А к чему же относится отвод?

– Вы обвиняетесь в измене, советник. Я хочу оказать Совету любезность и не арестовывать вас в зале Совета, но сотрудники Безопасности ждут за дверью и возьмут вас под стражу, когда вы выйдете. Я просила бы вас выйти спокойно.

Если вы сделаете какое-нибудь злонамеренное движение, тогда, конечно это будет рассматриваться как угроза, и Безопасность войдет в зал. Но я Уверенна, что это не понадобится.

Тревиз нахмурился. В зале стояла абсолютная тишина. Неужели все ждали этого – все, кроме него и Кампера? Он никого не видел, но не сомневался, что мэр Брэнно не блефует. От ярости от начал заикаться.

– Я пред… представитель большого числа избирателей, мэр Брэнно…

– Не сомневаюсь, что они разочаруются в вас.

– На каком основании вы выдвигаете это дикое обвинение?

– Это будет предъявлено должным порядком, и будьте уверенны, что у нас есть все, что нужно. Вы очень несдержанный молодой человек; вы поймете, что кое-кто может быть вашим другом, но не желает следовать за вами по пути измены.

Тревиз крутанулся, чтобы встретиться с голубыми глазами Кампера. Они были как каменные.

Мэр Брэнно спокойно сказала:

– Я могу засвидетельствовать перед всеми, что когда я сделала свое последнее заявление, советник Тревиз повернулся и посмотрел на советника Кампера. Теперь вы уйдете, советник, или вынудите нас пригласить арестовать вас в Зале?

Тревиз повернулся, снова поднялся по ступенькам, и за дверью два вооруженных человека в униформе встали у него по бокам.

А мэр Брэнно, бесстрастно поглядев ему в след, прошептала почти сомкнутыми губами:

– Дурак!

Лиско Кодил был директором Безопасности администрации мэра Брэнно. Это была не пыльная работенка, как он любил говорить, но лгал он или нет никто, конечно, не мог сказать. Он не выглядел лжецом, но это еще ничего не означало.

Он казался спокойным и дружелюбным; вполне возможно это и требовалось для его работы. Он был роста ниже среднего, веса выше среднего, имел густые усы (весьма необычные для граждан Терминуса), теперь сильно побледневшие, блестящие карие глаза и характерную заплату первоначального цвета на нагрудном кармане его потускневшего коричневого комбинезона.

– Садитесь, Тревиз, – сказал он. – Давайте держаться на дружеской ноге, если сможем.

– На дружеской? С изменником? – Тревиз засунул пальцы за пояс и остался стоять.

– С обвинением в измене. Мы еще не дошли до точки, когда обвинение даже исходящее от мэра – эквивалентно убеждению. Я уверен, что мы не дойдем до нее. Мое дело – обелить вас, если я смогу. Я предпочел бы сделать так, чтобы не причинить вреда – разве только вашей гордости, – а не быть вынужденным выносить все на суд общественности. Надеюсь, вы согласны со мной в этом?

Тревиз не смягчился. Он сказал:

– Давайте без заискивания. Ваша работа – заставить меня расколоться, как будто я и есть изменник. Я не изменник. И возмущен необходимостью доказывать это для вашего удовольствия. Почему бы вам не доказать свою преданность для моего удовольствия.

– В принципе – так. Но, к сожалению, сила на моей стороне, а не на вашей.

И, следовательно, задавать вопросы мое право, а не ваше. Если какое-либо подозрение в нелояльности или в измене падет на меня, я окажусь снятым с должности, и меня будет допрашивать кто-то другой, кто, как я горячо надеюсь, отнесется ко мне не хуже, чем я намеревался отнестись к вам.

– А как вы намеренны отнестись ко мне?

– Как друг и как равный, если и вы отнесетесь ко мне так же.

– Не стану ли я выпивать с вами? – ядовито спросил Тревиз.

– Позднее – возможно, но сейчас, пожалуйста, сядьте. Я прошу вас как друг.