Что Бог нам дал и тотчас вновь расторг?

Еще утро не скоро, не скоро…

Еще утро не скоро, не скоро,

ночь из тихих лесов не ушла.

Под навесами сонного бора —

предрассветная теплая мгла.

Еще ранние птицы не пели,

чуть сереют вверху небеса,

влажно-зелены темные ели,

пахнет летнею хвоей роса.

И пускай не светает подольше.

Этот медленный путь по лесам,

эта ночь – не воротится больше,

но легко пред разлукою нам…

Колокольчик в молчании бора

то замрет, то опять запоет…

Тихо ночь по долинам идет…

Еще утро, не скоро, не скоро.

1900

ДЯДЬКА

За окнами – снега, степная гладь и ширь,

На переплетах рам – следы ночной пурги…

Как тих и скучен дом! Как съежился снегирь

От стужи за окном. – Но вот слуга. Шаги.

По комнатам идет седой костлявый дед,

Несет вечерний чай: «Опять глядишь в углы?

Небось все писем ждешь, депеш да эстафет?

Не жди. Ей не до нас. Теперь в Москве – балы».

Смутясь, глядит барчук на строгие очки,

На седину бровей, на розовую плешь…

– Да нет, старик, я так… Сыграем в дурачки,

Пораньше ляжем спать… Каких уж там депеш!

Как дым, седая мгла мороза…

Как дым, седая мгла мороза

застыла в сумраке ночном.

Как привидение береза

стоит, серея за окном.

Таинственно в углах стемнело,

чуть светит печь, и чья-то тень

над всем простерлася несмело, —

грусть, провожающая день.

Грусть, разлитая на закате

в полупомеркнувшей золе,

и в тонком теплом аромате

сгоревших дров, и в полумгле.

И в тишине – такой угрюмой,

как будто бледный призрак дня

с какою-то глубокой думой

глядит сквозь сумрак на меня.

Качка слабых мучит и пьянит…

Качка слабых мучит и пьянит.

Круглое окошко поминутно

гасит, заливает хлябью мутной —

и трепещет, мечется магнит.

Но откуда б, в ветре и тумане,

ни швыряло пеной через борт,

верю – он опять поймает Nord,

крепко сплю, мотаясь на диване.

Не собьет меня с пути никто.

Некий Nord моей душою правит,

он меня в скитаньях не оставит,

он мне скажет, если что: не то!

Ветви кедра – вышивки зеленым…

Ветви кедра – вышивки зеленым

темным плюшем, свежим и густым,

а за плюшем кедра, за балконом —

сад прозрачный, легкий, точно дым:

Яблони и сизые дорожки,

изумрудно-яркая трава,

на березах – серые середки

и ветвей плакучих кружева.

А на кленах – дымчато-сквозная

с золотыми мушками вуаль,

а за ней – долинная, лесная,

голубая, тающая даль.

Рассыпался чертог из янтаря…

Рассыпался чертог из янтаря, —

из края в край сквозит аллея к дому.

Холодное дыханье сентября

разносит ветер по саду пустому.

Он заметает листьями фонтан,

взвевает их, внезапно налетая,

и, точно птиц испуганная стая,

кружат они среди сухих полян.

Порой к фонтану девушка приходит,

влача по листьям спущенную шаль,

и подолгу очей с него не сводит.

В ее лице – застывшая печаль,

по целым дням она, как призрак, бродит,

а дни летят. Им никого не жаль.

Осень. Чащи леса…

Осень. Чащи леса.

Мох сухих болот.

Озеро белесо.

Бледен небосвод.

Отцвели кувшинки,

и шафран отцвел.

Выбиты тропинки,

лес и пуст, и гол.

Только ты красива,

хоть давно суха,

в кочках у залива

старая ольха.

Женственно глядишься

в воду в полусне —

и засеребришься

прежде всех к весне.

С темной башни колокол уныло…

С темной башни колокол уныло

возвещает, что закат угас.

Вот и снова город ночь сокрыла

в мягкий сумрак от усталых глаз.

И нисходит кроткий час покоя

на дела людские. В вышине

грустно светят звезды. Все земное

смерть, как страж, обходит в тишине.

Улицей бредет она пустынной,

смотри в окна, где чернеет тьма

Всюду глухо. С важностью старинной

в переулках высятся дома.

Там в садах платаны зацветают,

нежно веет раннею весной,

а на окнах девушки мечтают,

упиваясь свежестью ночной.

И в молчанье только им не страшен

близкой смерти медленный дозор,

сонный город, думы черных башен

и часов задумчивый укор.

Нет солнца, но светлы пруды…

Нет солнца, но светлы пруды,

стоят зеркалами литыми,

и чаши недвижной воды

совсем бы казались пустыми,

но в них отразились сады.

Вот капля, как шляпка гвоздя,

упала – и, сотнями игол

затоны пруда бороздя,

сверкающий ливень запрыгал —

и сад зашумел от дождя.

И ветер, играя листвой,

смешал молодые березки,

и солнечный луч, как живой,

зажег задрожавшие блестки,

а лужи налил синевой

Вон радуга. Весело жить

и весело думать о небе,

о солнце, о зреющем хлебе

и счастьем простым дорожить;

С открытой бродить головой,

глядеть, как рассыпали дети

в беседке песок золотой

Иного нет счастья на свете.

На распутье в диком древнем поле…

На распутье в диком древнем поле

черный ворон на кресте сидит.

Заросла бурьяном степь на воле,

и в траве заржавел старый щит.

На распутье люди начертали

роковую надпись: «Путь прямой

много бед готовит, и едва ли

ты по нем воротишься домой.

Путь направо без коня оставит —

побредешь один и сир, и наг, —

а того, кто влево путь направит,

встретит смерть в незнаемых полях…»

Жутко мне! Вдали стоят могилы

В них былое дремлет вечным сном

«Отзовися, ворон чернокрылый!

Укажи мне путь в краю глухом»

Дремлет полдень. На тропах звериных

тлеют кости в травах. Три пути

вижу я в желтеющих равнинах

Но куда и как по ним идти!

Где равнина дикая граничит?

Кто, пугая чуткого коня,

в тишине из синей дали кличет

человечьим голосом меня?

И один я в поле, и отважно

жизнь зовет, а смерть в глаза глядит

Черный ворон сумрачно и важно,

полусонный, на кресте сидит.

Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет…

Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет;

Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут;

На рассвете в долинах теплом и черемухой веет,

Соловьи до рассвета поют.

Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы…

Все цветет и поет, молодые надежды тая…

О весенние зори и теплые майские росы!

О далекая юность моя!

1900

Осень листья темной краской метит…

Осень листья темной краской метит:

не уйти им от своей судьбы!

Но светло и нежно небо светит

сквозь нагие черные дубы,

что-то неземное обещает,

к тишине уводит от забот —

и опять, опять душа прощает

промелькнувший, обманувший год!

Ненастный день…

Ненастный день. Дорога прихотливо

уходит вдаль. Кругом все степь да степь.

Шумит трава дремотно и лениво,

немых могил сторожевая цепь

среди хлебов загадочно синеет,

кричат орлы, пустынный ветер веет

в задумчивых, тоскующих полях,

да тень от туч кочующих темнеет.

А путь бежит Не тот ли это шлях,

где Игоря обозы проходили

на синий Дон? Не в этих ли местах,

в глухую ночь, в яругах волки выли,

а днем орлы на медленных крылах