Я только твой, познание – софия!»

И вот опять он странник. И опять

Глядит он вдаль. Глаза блестят, но строго

Его лицо. Враги, вам не понять,

Что бог есть Свет. И он умрет за бога.

«Мир – бездна бездн. И каждый атом в нем

Проникнут богом – жизнью, красотою.

Живя и умирая, мы живем

Единою, всемирною Душою.

Ты, с лютнею! Мечты твоих очей

Не эту ль Жизнь и Радость отражали?

Ты, солнце! вы, созвездия ночей!

Вы только этой Радостью дышали».

И маленький тревожный человек

С блестящим взглядом, ярким и холодным,

Идет в огонь. «Умерший в рабский век

Бессмертием венчается – в свободном!

Я умираю – ибо так хочу.

Развей, палач, развей мой прах, презренный!

Привет Вселенной, Солнцу! Палачу!—

Он мысль мою развеет по Вселенной!»

ДРЕВНИЙ ОБРАЗ

Она стоит в серебряном венце,

С закрытыми глазами. Ни кровинки

Нет в голубом младенческом лице

И ручки – как иссохшие тростинки.

За нею кипарисы на холмах,

Небесный град, лепящийся к утесу,

Под ним же Смерть: на корточках, впотьмах,

Оскалив череп, точит косу.

Но ангелы ликуют в вышине:

Бессильны, Смерть, твои угрозы!

И облака в предутреннем огне

Цветут и округляются, как розы.

25 сентября 1919—1924

ДЕНЬ ПАМЯТИ ПЕТРА

«Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия…»

О, если б узы гробовые

Хоть на единый миг земной

Поэт и Царь расторгли ныне!

Где Град Петра? И чьей рукой

Его краса, его твердыни

И алтари разорены?

Хлябь, хаос – царство Сатаны,

Губящего слепой стихией.

И вот дохнул он над Россией,

Восстал на Божий строй и лад —

И скрыл пучиной окаянной

Великий и священный Град,

Петром и Пушкиным созданный.

И все ж придет, придет пора

И воскресенья и деянья,

Прозрения и покаянья.

Россия! Помни же Петра.

Петр значит Камень. Сын Господний

На Камени созиждет храм

И скажет: «Лишь Петру я дам

Владычество над преисподней».

28 января 1925

Только камни, пески, да нагие холмы…

Только камни, пески, да нагие холмы,

Да сквозь тучи летящая в небе луна, —

Для кого эта ночь? Только ветер, да мы,

Да крутая и злая морская волна.

Но и ветер – зачем он так мечет ее?

И она – отчего столько ярости в ней?

Ты покрепче прижмись ко мне, сердце мое!

Ты мне собственной жизни милей и родней.

Я и нашей любви никогда не пойму:

Для чего и куда увела она прочь

Нас с тобой ото всех в эту буйную ночь?

Но господь так велел – и я верю ему.

1926

НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

Смотрит луна на поляны лесные

И на руины собора сквозные.

В мертвом аббатстве два желтых скелета

Бродят в недвижности лунного света:

Дама и рыцарь, склонившийся к даме

(Череп безносый и череп безглазый):

«Это сближает нас – то, что мы с вами

Оба скончались от Черной Заразы.

Я из десятого века, – решаюсь

Полюбопытствовать: вы из какого?»

И отвечает она, оскаляясь:

«Ах, как вы молоды! Я из шестого».

1947

Порой среди забот и жизненного шума

Порой среди забот и жизненного шума

Внезапно набежит мучительная дума

И гонит образ твой из горестной души,

Но только лишь останусь я в тиши,

Спокойной мыслью ничем не возмутимый,

Твой отражаю лик, желанный и любимый.

Если б только можно было

Если б только можно было

Одного себя любить,

Если б прошлое забыть, —

Все, что ты уже забыла,

Не смущал бы, не страшил

Вечный сумрак вечной ночи:

Утомившееся очи

Я бы с радостью закрыл!

Океаниды

В полдневный зной, когда на щебень,

На валуны прибрежных скал,

Кипя, встает за гребнем гребень,

Крутясь, идет за валом вал, —

Когда изгиб прибоя блещет

Зеркально-вогнутой грядой

И в нем сияет и трепещет

От гребня отблеск золотой, —

Как весел ты, о буйный хохот,

Звенящий смех Океанид, [9]

Под этот влажный шумный грохот

Летящих в пене на гранит!

Как звучно море под скалами

Дробит на солнце зеркала

И в пене, вместе с зеркалами,

Клубит их белые тела!

У берегов Малой Азии

Здесь царство Амазонок. Были дики

Их буйные забавы. Много дней

Звучали здесь их радостные клики

И ржание купавшихся коней.

Но век наш – миг. И кто укажет ныне,

Где на пески ступала их нога?

Не ветер ли среди морской пустыни?

Не эти ли нагие берега?

Давно унес, развеял ветер южный

Их голоса от этих берегов:

Давно слизал, размыл прибой жемчужный

С сырых песков следы подков:

АТЛАНТ

И долго, долго шли мы плоскогорьем,

Меж диких скал – все выше, выше, к небу,

По спутанным кустарникам, в тумане,

То закрывавшем солнце, то, как дым,

По ветру проносившемся над нами —

И вдруг обрыв, бездонное пространство

И глубоко в пространстве – необъятный,

Туманно восходящий к горизонту

Своей воздушно-зыбкою равниной

Лилово-сизый южный Океан!

И сатана спросил, остановившись:

«Ты веришь ли в предания, в легенды?»

Еще был март, и только что мы вышли

На высший из утесов над обрывом,

Навстречу нам пахнуло зимней бурей,

И увидал я с горной высоты,

Что пышность южных красок в Океане

Ее дыханьем мглистым смягчена

И что в горах, к востоку уходящих

Излучиной хребтов своих, белеют,

Сквозь тусклость отдаления, снега —

Заоблачные царственные кряжи

В холодных вечных саванах своих.

И Дух спросил: «Ты веришь ли в Атланта?»

Крепясь, стоял я на скале, и ветер

Сорвать меня пытался, проносясь

С звенящим завываньем в низкорослых,

Измятых, искривленных бурей соснах,

И доносил из глубины глухой

Широкий шум, шум Вечности, протяжный

Шум дальних волн: И, как орел, впервые

Взмахнувший из родимого гнезда

Над ширью Океана, был я счастлив

И упоен твоею первозданной

Непостижимой силою, Атлант! [10]

«О да, титан, я верил, жадно верил».