Про невозвратный небосклон,

Что был над парком, – бледный, ровный,

Ночной, июньский, – там, где след

Души счастливой и любовной,

Души моих далеких лет.

1907

ПУСТОШЬ

Мир вам, в земле почившие! – За садом

Погост рабов, погост дворовых наших:

Две десятины пустоши, волнистой

От бугорков могильных. Ни креста,

Ни деревца. Местами уцелели

Лишь каменные плиты, да и то

Изъеденные временем, как оспой…

Теперь их скоро выберут – и будут

Выпахивать то пористые кости,

То суздальские черные иконки.

Мир вам, давно забытые! – Кто знает

Их имена простые? Жили – в страхе,

В безвестности – почили. Иногда

В селе ковали цепи, засекали,

На поселенье гнали. Но стихал

Однообразный бабий плач – и снова

Шли дни труда, покорности и страха…

Теперь от этой жизни уцелели

Лишь каменные плиты. А пройдет

Железный плуг – и пустошь всколосится

Густою рожью. Кости удобряют…

Мир вам, неотомщенные! – Свидетель

Великого и подлого, бессильный

Свидетель зверств, расстрелов, пыток, казней,

Я, чье чело отмечено навеки

Клеймом раба, невольника, холопа,

Я говорю почившим: «Спите, спите!

Не вы одни страдали: внуки ваших

Владык и повелителей испили

Не меньше вас из горькой чаши рабства!»

1907

НА ПЛЮЩИХЕ

Пол навощен, блестит паркетом.

Столовая озарена

Полуденным горячим светом.

Спит кот на солнце у окна;

Мурлыкает и томно щурит

Янтарь зрачков, как леопард,

А бабушка – в качалке, курит

И думает: «Итак, уж март!

А там и праздники, и лето,

И снова осень…» Вдруг в окно

Влетело что-то, вдоль буфета

Мелькнуло светлое пятно,

Зажглось, блеснув, в паркетном воске —

И вновь исчезло… Что за шут?

А! это улицей подростки,

Как солнце, зеркало несут.

И снова думы: «Оглянуться

Не успеваешь – года нет…»

А в окна, сквозь гардины, льются

Столбы лучей, горячий свет,

И дым, ленивою куделью

Сливаясь с светлой полосой,

Синеет, тает… как за елью

В далекой просеке, весной.

1907

НОВЫЙ ХРАМ

По алтарям, пустым и белым,

Весенний ветер дул на нас,

И кто-то сверху капал мелом

На золотой иконостас.

И звучный гул бродил в колоннах,

Среди лесов. И по лесам

Мы шли в широких балахонах,

С кистями, в купол, к небесам.

И часто, вместе с малярами,

Там пели песни. И Христа,

Что слушал нас в веселом храме,

Мы написали неспроста.

Нам все казалось, что под эти

Простые песни вспомнит он

Порог на солнце в Назарете,

Верстак и кубовый хитон.

1907

ХУДОЖНИК

Хрустя по серой гальке, он прошел

Покатый сад, взглянул по водоемам,

Сел на скамью… За новым белым домом

Хребет Яйлы и близок и тяжел.

Томясь от зноя, грифельный журавль

Стоит в кусте. Опущена косица,

Нога – как трость… Он говорит: «Чт о , птица?

Недурно бы на Волгу, в Ярославль!»

Он, улыбаясь, думает о том,

Как будут выносить его – как сизы

На жарком солнце траурные ризы,

Как желт огонь, как бел на синем дом.

«С крыльца с кадилом сходит толстый поп,

Выводит хор… Журавль, пугаясь хора,

Защелкает, взовьется от забора —

И ну плясать и стукать клювом в гроб!»

В груди першит. С шоссе несется пыль,

Горячая, особенно сухая.

Он снял пенсне и думает, перхая:

«Да-с, водевиль… Все прочее есть гиль».

1908

САВАОФ

Я помню сумрак каменных аркад,

В средине свет – и красный блеск атласа

В сквозном узоре старых царских врат,

Под золотой стеной иконостаса.

Я помню купол грубо-голубой:

Там Саваоф с простертыми руками,

Над скудною и темною толпой,

Царил меж звезд, повитых облаками.

Был вечер, март, сияла синева

Из узких окон, в куполе пробитых,

Мертво звучали древние слова.

Весенний отблеск был на скользких плитах —

И грозная седая голова

Текла меж звезд, туманами повитых.

28 июля 1908

ПИЛИГРИМ

Стал на ковер, у якорных цепей,

Босой, седой, в коротеньком халате,

В большой чалме. Свежеет на закате,

Ночь впереди – и тело радо ей.

Стал и простер ладони в муть зыбей:

Как раб хранит заветный грош в заплате,

Хранит душа одну мечту – о плате

За труд земной, – и все скупей, скупей.

Орлиный клюв, глаза совы, но кротки

Теперь они: глядят туда, где синь

Святой страны, где слезы звезд – как четки

На смуглой кисти Ангела Пустынь.

Открыто все: и сердце и ладони…

И блещут, блещут слезы в небосклоне.

1908

Гальциона

Когда в волне мелькнул он мертвым ликом,

К нему на сердце кинулась она —

И высоко, с двойным звенящим криком,

Двух белых чаек вынесла волна.

Когда зимой, на этом взморье диком,

Крутая зыбь мутна и солона,

Они скользят в ее пучины с криком —

И высоко выносит их волна.

Но есть семь дней: смолкает Гальциона,

И на нее щадит пловцов Эол.

Как серебро, светло морское лоно,

Чернеет степь, на солнце дремлет вол:

Семь мирных дней проводит Гальциона [2]

В камнях, в гнезде. И внуков ждет Эол.

28. VII. 08

В АРХИПЕЛАГЕ

Осенний день в лиловой крупной зыби

Блистал, как медь. Эол и Посейдон

Вели в снастях певучий долгий стон,

И наш корабль нырял подобно рыбе.

Вдали был мыс. Высоко на изгибе,

Сквозя, вставал неровный ряд колонн.

Но песня рей меня клонила в сон —

Корабль нырял в лиловой крупной зыби.

Не все ль равно, что это старый храм,

Что на мысу – забытый портик Феба!

Запомнил я лишь ряд колонн да небо.

Дым облаков курился по горам,

Пустынный мыс был схож с ковригой хлеба.

Я жил во сне. Богов творил я сам.

12 августа 1908

ИЕРУСАЛИМ

Это было весной. За восточной стеной

Был горячий и радостный зной.

Зеленела трава. На припеке во рву

Мак кропил огоньками траву.

И сказал проводник: «Господин! Я еврей

И, быть может, потомок царей.

Погляди на цветы по сионским стенам:

Это все, что осталося нам».

Я спросил «На цветы?» И услышал в ответ:

«Господин! Это праотцев след,

Кровь погибших в боях. Каждый год, как весна,

Красным маком восходит она».

В полдень был я на кровле. Кругом подо мной,

Тоже кровлей – единой, сплошной, —

Желто-розовый, точно песок, возлежал

Древний город и зноем дышал.

Одинокая пальма вставала над ним

На холме опахалом своим,

И мелькали, сверлили стрижи тишину,

И далеко я видел страну.

Морем серых холмов расстилалась она

В дымке сизого мглистого сна.

И я видел гористый Моав, а внизу —

Ленту мертвой воды, бирюзу.

«От Галгала до Газы, – сказал проводник, —

Край отцов ныне беден и дик.

Иудея в гробах. Бог раскинул по ней

Семя пепельно-серых камней.

Враг разрушил Сион. Город тлел и сгорал —

И пророк Иеремия собрал

Теплый прах, прах золы в погасавшем огне,

И развеял его по стране:

Да родит край отцов только камень и мак!

Да исчахнет в нем всяческий злак!

Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим

До прихода реченного Им!»

около 1908

Там, в полях, на погосте…

Там, в полях, на погосте,