Сегодня, например, внутри-поблизости-не-в-лом оказалось случиться Танькиной младсестре Анечке, более известной как Нюшера-Шушера. Еще одно народное достояние, так сказать. Чудище обло, озорно, нагло, белобрысо и лаяй. Растопырилась в проходе – танком не сдвинешь.
– Дарова, Дандон. Танза где-то, я за нее. Предъявляй, с чем приперся?
Данька вздохнул, расстегнул, вытащил и предъявил. Нюшера вылупилась, прочитала ценники, почтительно отступила назад и заорала куда-то вглубь квартиры:
– Граждане психи и примкнувшие! Фигейте хором! К нам миллионэр в гостях!
Традиционно непрерывный акустический спектр Танькиного логова разом превратился в линейчатый: смолкли бонги, заткнулся кларнет, затихла флейта, брякнули и исчезли клавиши, только гитара все продолжала свою бормотню с подвыванием («…Ванечка уже дунул…» – отметил Данька). Зато взамен всего возникли голоса.
– Шушерец, не пугай! Кого ты там пустила?
– Миллионэр – это х'рошо! Значицца, бухать бу'м!
– Кто о чем, а лысый о бане. Пойду посмотрю. Ни разу не видел живых миллионэров.
– А мертвых ты видела в штабелях?
– Мертвых я видел в гробу! Убери лапы, набросал тут. Нафига тебе их столько?
– Я тоже хочу глянуть, пусти. О, Дандончик! Хаюшки4! А где миллионэр?
Пришлось предъявлять еще раз. На этот раз бутылки пошли по рукам, вызвав самые разные реакции: от уважительного причмокивания разбирающейся в теме Лиззи Лиззард (по-простому Пищерицы), до Ванечкиной равнодушной попытки немедленно открыть и уполовинить из горла. Совместными героическими усилиями трагедию предотвратили, продукт отобрали и вручили Нюшере, наказав спрятать как следует до вечера.
Потом посыпались вопросы.
Потом все пошли пить чай.
Потом играли в музыку.
Потом пришли Мэлориан и Тень, и стали Показывать.
Потом вернулась Танюха и приняла участие.
Потом снова играли, уже не только в музыку.
Потом приходили еще всякие люди с еще всяким интересным.
Потом было все сразу, очень тесно и шумно, но как всегда здорово…
А потом вдруг выяснилось, что уже вечер.
***
– Чтой-то ты, сынок, странный сегодня…
Танечка подкралась незаметно, и не вполне по-матерински обняла сидящего Даника за плечи, шепча на ухо:
– Поделишься с мамой?
Тот скосил глаза, встретил Танькин взгляд и поспешно напомнил себе: «инцест ферботен5». Пусть даже «системный». Ладно еще Айка… сестер много, в конце концов, а вот мама – одна.
– Поделюсь, – согласился он. – Только так, чтоб никто, ладно?
– Вау! – мамочкины глаза полыхнули синей вспышкой. – Я ее знаю? Познакомишь?
Но Данька отрицательно покачал головой.
– Не, тут не то. Тут хуже. Пойдем куда-нибудь, чтоб не подслушали?
– Пошли! – Танька секунду поразмышляла и решительно потащила его к двери, переступая через бесчисленные тела и конечности и разглагольствуя на ходу:
– Пипл6, мы в актовый зал минут на полчасика. К нам, чур, не ломиться! Нюха, следи за ними, чтоб закусывали. Если кто трахаться затеет – бери говномет и гони в спальню, нефиг тут. Стриптиз разрешаю. Курить на кухне. Не скучайте, короче, мы скоро!
С последними словами она вытолкала Даника в коридор и повлекла в сторону ванной. Ему в очередной раз стало ужасно интересно: а что думает пипл, когда они вот так внезапно вдвоем уединяются? Верит ли кто-нибудь, что с фигуристой синеглазой Танзой можно просто часами «языкать болталом», без всякого секаса и даже намеков на оный? Ой, вряд ли…
Нет, если по правде – мамочка ему очень нравилась, и сложись по-другому – он бы совсем не отказался ее повалять. А может, и замуж позвал бы. Бродили такие мысли, невзирая на солидную разницу в возрасте… Но сложилось так, что в момент встречи с синеглазкой у него уже была Любовь На Всю Жизнь, а когда спустя четыре месяца она иссякла – они с Танькой успели уже многое пройти и проехать, дважды поругались и помирились, насмотрелись друг на дружку в самых разных обстоятельствах, приятных и не слишком… а главное – сказали вслух: «я тебя люблю как сына» – «я тебя люблю как маму». После этого пересечь черту стало невозможно, не разрушив прежние отношения.
И хотя в последнее время они оба ощущают, что черта потихоньку превращается в пунктир на песке, и даже уже признались в этом друг другу – но нарушать статус-кво пока не торопятся. Как там Ященко поет: «Время разбрасывать стулья – и их собирать»? Вот-вот. Пусть еще поваляются немножко.
Но все-таки – что думает пипл? Там ведь кое-кто и приревновать может. И имеет право, кстати…
Зато вот маму этот вопрос совершенно точно не волновал. Усадив сыночка на край ванны, она зажгла на раковине припасенную как раз для таких случаев свечку-таблетку; высунулась наружу и выключила свет; как заправская шпионка, с подозрением оглядела пустой коридор, тщательно заперла дверь, пустила воду – и только тогда уселась рядом.
– Ну, рассказывай, сынок. Как маме, без утайки.
***
– …и тебе они нравятся? Так?
– Ну да.
– А как именно нравятся? Что именно?
– Нуу… – Данька задумался. – Ноги… больше всего. Волосы. Прически. Руки, пальцы особенно если тонкие. Вообще, фигуры. Одежда, если красивая. Голоса… нет, они у них… глючные. То пищат, то ломаются… Хотя бывают и нормальные.
Танька прищурилась:
– То есть дело не в том, что они маленькие, а в том, что они красивые? Были бы такие же, но взрослые – было бы лучше?
– Ну да, – согласился Даник. – Мне и нравится, когда как большие. Только изящные.
– Все ясно! – вынесла вердикт мамочка. – Никакой ты не извращенец! Просто временное помешательство на почве отсутствия подруги. Зато я теперь знаю, какая тебе нужна.
– Мам, ты только не вздумай мне сватать каких-нибудь! – всполошился Данька.
– И не подумаю! – весело успокоила Танечка. – «Не волнуйтесь, все будет натурально», как говорил Шурик. А сейчас еще давай проведем эксперимент, для надежности. Сиди тут, не уходи.
Она распахнула дверь – и Данька на секунду забылся, увидев родной и нежный силуэт в освещенном проеме. «Боже мой… Танечка…»
– Сынок, закрой глаза, – донеслось снаружи. – Я свет включу.
«Все-таки я для нее особенный. Другая бы и не подумала предупредить…» – с удовольствием размышлял Даник, с закрытыми глазами привыкая обратно к свету. – «Лиззи та же… пищерица, в натуре. Или Мэлориан. Хотя не, Мэлка предупредила бы, она хорошая. А вот Айра – точно нет. Хотя тоже хорошая. Хороший. Но я для него никто. А Шушера, скажем? А Шушера бы несколько раз включила-выключила, чисто назло. Ладно, у нее возраст такой… вредный… О, блин, легка на помине!»
– Дандон, спаси меня! Она ёбнулась!! Аааа!!!
– Кто?.. От кого?.. – ошалело спрашивал Даник, с трудом спихивая с себя Нюшеру и пытаясь выбраться из ванны, куда она его свалила.
– От нее! – плаксиво пожаловалась девчонка, тыча пальцем в подбоченившуюся в дверях сестру. – Танза, ты ебанутая об пень, я всегда говорила! Дандон, прикинь! Она хочет, чтоб я тебе разделась!
– Да не ори ты! – Танька, оглянувшись, торопливо зашла внутрь и захлопнула дверь. – Вылазь давай, исчадие. И язык прибери, уши вянут.
– Не буду я никуда вылазить! – прогундосила Шушера, сворачиваясь в ванне клубочком. – Оставьте мою детскую душу в покое!
Танька, оттеснив Даника, шагнула и сорвала с держалки душ. Угрожающе взялась за кран:
– Не будешь? Тогда сейчас будет конкурс мокрых футболок! С холодной водой! Считаю до пяти. Раз!
На счете «три» Нюха развернулась, как пружина, и попыталась одним прыжком улизнуть с конкурса. Но не рассчитала траекторию и снова влетела в Даньку, приложив того башкой о горячий змеевик сушилки.
– Ш-шушерец, м-мать твою за ногу!
– Анна!! Сидеть!!! Си-деть, я сказала!
