А издёвочка его родилась, когда он разок допустил слабость и сходил с Надиром на собрание. Зал заштатного кинотеатра - с блюдце; темно, душно, кресла скрипят. Раздали листки с гимном - творение французской аристократки 700-х годов. Герман - глава общины, в зелёном свитере, с клетчатым, повязанным на шее платком - напомнил: - Братья поют те ноты, которые снизу. Сёстры - сверху. Не сбивайтесь! - Давай, Герман! Давай! Давай! - задробило в ответ по рядам. Затянули - стройно, но тотчас сбились на разные лады: "Душа, воспо-оо-ой! Господь всегда с тобо-оо-ой!" Герман не дал паузы - кое-как допели второй и третий куплеты: "Во всех дела-аа-ах Надейся на Отца-а-а! Он твой защит-и-и-итник Верный до конца-а-а-а!" Последнюю строку Герман заканчивал в одиночестве - своим красивым, хорошо поставленным тенорком. - Помолимся, братья! - возгласил он. - Обратимся вместе к Иисусу! Хорошо? Ученики сцепились руками; стало слышно, как барабанит снаружи по крыше и по асфальту проливной дождь. - Я помолюсь за тебя, - шепнул Лёхе Надир. - Господь! Мы обращаемся к тебе! - с воодушевлением сказал Герман. Спасибо тебе, что мы можем изучать Библию! Спасибо, что мы вместе! спасибо, что ты даровал нам любовь! - Давай, брат! Правда, брат! Аминь! - доносилось со всех сторон. - ...Ибо сказано Тобой: "По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою". Сделай так, чтобы приходили к нам тысячи! Сделай так, чтобы наши братья успешно проповедовали и в Екатеринбурге, и в Ленинграде, и в Ярославле, и в Омске!.. - Аминь! Давай, Герман! Спасибо, Бог! - "Ибо Слово Божие живо и действенно, и острее меча обоюдоострого. Оно проникает до разделения души и духа, суставов и мозгов, судит помышления и намерения сердечные. И нет твари, сокровенной от Него, но всё обнажено и открыто перед очами Его: Ему дадим отчёт". Но знайте, что "никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою. Ибо никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы духом святым." Вникай в учение и в слова пастырей! Будь совершенен Божий человек, и к добрым делам приготовлен! Так ли, братья и сёстры? - Та-а-ак! Аминь! Аминь! Аминь! Та-а-ак! - вторилось и вторилось на протяжении его бессмысленной, с надёрганными из Библии стихами, проповеди. Надир отдал за Лёху взнос (скидывались - кто по скольку мог), познакомил со своей группой и обещал непременно позвонить - в ближайшие день-два пригласить на церковную дискотеку. Лёха ушел с большим облегчением. С Надиром он расстался почти грубо и никогда больше не интересовался религией...
- Может быть, вам предоставить отпуск на время суда? - А что - так важно, чем он закончится? - А почему вы отвечаете вопросом на вопрос? - А вы? Толстый Свешнев разозлился - по-совиному вжимал голову в плечи, черкая ручкой завитки по бланку на своём столе. Сказал - точно сплюнул: - Вот и поговорили. По старой памяти - Лёхе прислали приглашение на фуршет: издавался новый риэлтерский журнал, и редакция надеялась привлечь к себе рекламщиков. Идти Лёхе было "в лом", но после ссоры со Свешневым - нарочно захватил с собой Прижнюк и поехал. Вадим Райзман нашёл банк, пожелавший перекупить небольшое агентство - и с неожиданной покладистостью согласился на раздел. Ирка пригрозила, что уволится, но совет, в запарке дележа (делили имущество) пропустил это мимо ушей. Общая неудача отчасти сблизила их с Лёхой. - Я хочу купить зелёные контактные линзы. У меня будут глаза, как у Скарлет О`Хара, - беззаботно говорила Ирка, разглядываясь в миниатюрное зеркальце. В ресторане было людно, но они успели занять столик у дверей на веранду, где гости толпились у летнего кафе - подле двухметровой пёстрой статуи китайца. - А кто тебе Свешнев? - спросил Лёха. - Они сослуживцы были с моим папой. Папа умер, и он взял меня на фирму. - Может быть - вернёшься к нему? Не на Райзмане же свет клином сошёлся. - Вадим себе сам яму выкопал. Он потом поймёт, неумелый ловчила! Я, кстати, уверена, что Фёдорыч простил бы меня, отчитал бы с пристрастием и простил. Он дома - смирный, им жена и сын шутя вертят, он только успевает поворачиваться. Это он на работе волевой. - Так вернёшься? - Ну его. Устрою себе каникулы, а там что-нибудь подвернётся. Думаешь мне деньги важны? Мне важно, чтобы у моих мужиков они были. Я зарок дала лет пять замуж не выходить, чтобы всего напробоваться. - Похвальная доктрина, - сказал Лёха. - Но она у тебя лопнуть может очень банально: бац - и ребёнок, который свяжет тебя по рукам и ногам. - Я няню найму - тоже мне, проблема из проблем. Но дети мне и правда сейчас ни к чему. Я сумею позаботиться, чтобы их не было. Я уже спала с парнем - и всё было в порядке. Представь, он даже влюбился в меня; а он богатый - посулил мне квартиру, машину, если распишемся, но я его отшила наотрез. - Можно было подоить его, а потом развестись, - сказал Лёха, совершенно не поверив ей. - А мне оно надо? Чего доброго - потребовал бы, чтобы я не работала, зевала бы у окошка и вязала ему свитерочки. И не заметишь - паутиной покроешься. Лёха вспомнил ДК, Малахову и стеклянное крошево звёзд под кронами сосен. - А у тебя жена вязала свитерочки? - спрашивала его Ирка. - У них домработница вязала. А Оксана - дизайнер, боюсь, что именно это и отравило наши отношения. Она их вырисовывала себе в эдаком безоблачном-безоблачном свете, а получалось всегда не по нарисованному. - У тебя с тех пор были девушки? - Нет. - Забавно, - Ирка изобразила, что аплодирует. - Как же ты живёшь-то, бедолага? - А мужикам, дорогуша, проще женщин. Прижмёт - снимаешь на Тверской проститутку, и не нужно серенады бренчать под балконом - она тебе без дальних кругалей даёт, что ты хочешь. - По-моему, все проститутки - круглые дуры. Можно не отдаваться, а всё равно "разводить" вас на те же деньги. А подольше "разводишь" - и вернее, и больше получается. - Но только круглые дураки позволяют себя "разводить". А как раз у них-то денег нет. - А у тебя деньги есть? Ты ужином меня накормишь? А? Здесь классно готовят... А куда было деваться?
Музыка позвучала - и приумолкла, пока выступала перед собравшимися редколлегия. - Подожди, - сказала Ирка и ушла, оставив на Лёху свой мобильник и сумочку. Минут через десять он поискал её глазами - она танцевала, томно прикорнув на плечико к какому-то явному оболдую. Уязвлённый, Лёха закурил прямо за столом, стряхивая пепел не в пепельницу, а прямо в пустой стакан. "Н-да, девушка достигнет многого - или я осёл... Надо спихнуть ей её шмотки и прощаться, а то вон - сторожем заделался..." Но всё-таки он медлил. "Ну что она из себя? Мамина дочка с школьными пустяшными переживаниями. Повезло - и сразу же головка закружилась, а за душой - те же медный алтын и копейка. Чего я потащился с ней? Дину, может, кто и назовёт дурой, но по мне - она больше достойна уважения, чем такие ухоженные с детства куклы". "Это шлюха-то - больше достойна?" - иронично возразил ему внутренний голос. "Но ведь хотел же я жениться на ней. И не двое же её детей меня остановили - побоялся заляпаться, пропуск в "высший свет" потерять. А так... Мог бы жениться". Жениться на Дине он никогда не собирался, но ему дозарезу необходимы были доводы в пользу своего бескорыстия, чтобы мысленно отомстить Ирке, бросившей его и танцевавшей с другим. В отношениях с Диной, как ему казалось, проявлялись его лучшие качества, но тут же он с невыносимым стыдом вспомнил его первую с Диной ночь. "Снял" он её по колонке "Досуга" в газете - во многом в отместку Оксане, с которой собирался развестись, но главным образом - из-за того, что мозги уже "сдвинулись" от вседозволенности - к разврату поманило, с перчинкой, к острому. Дина не напоминала ему про их первое свидание, но сам он - не забывал, зазубренным осколком сидело оно в голове. - Надо будет клизму купить, крем, презервативы, - томно придыхая в трубке, сказала она перед встречей, будто посылала его в скобяную лавку. Он привёз её к себе - задыхаясь, возбуждаясь от дрянного, под стать зелёному юнцу - волнения. Она открыла в ванной кран и обнажилась снизу зараз впустила брючки и трусы, переступив с них по отделанному чёрным кафелем полу. - Догола я потом разденусь, ладно? Иначе замёрзну... Да ну не трясись ты, будто заячий куст... Тебе что, шестнадцать лет что ли? Только воду тёплую сделай. После клизмы она старательно подмывалась и смазывала проход, сама подала Лёхе еле уловимо - ванилью - пахнувшую "резинку". - А что, через попу тоже "залетают"? - шумно сглотнул он комок слюней. - Как мне встать? - спросила она. - На четвереньки, или наклониться? И добросовестно - видя, что Лёха никак не мог приладиться - поправляла его, мотаясь от бестолковых его движений: - Ты зад-то мне покрепче придерживай - и сади сразу резко вперёд, а то медленно - и больно, и я так и буду уводить им в сторону. И с той же добросовестностью, - видя, что Лёха молчит, - чтобы заполнить оставшееся время и перебить одолевавший сон - поговорила она о себе. Поступала, якобы, в педагогическое в Костроме, на первом же семестре родила двойню - Мишку и Ленку. Родитель их не брился ещё - чуть-чуть горячим потянуло - он сопли высморкал - и дёру. Она хотела отказаться от детей - да как их, смешных, маленьких, бросишь? Зажили вчетвером с матерью. Мать - завуч - была неплоха, но уж очень изводила: пеленки полощешь, а она сядет - и ну бубнить под руку: непутёвая, бесстыжая, прелестей у тебя богато напёрло, а ума - хоть бы добрый кто одолжил. Терпела. На мать ребят оставляла, а сама в медсёстры пошла - в приёмное отделение. Кровь, мат, нечистоты; с поножовщины привозят - сизые кишки из живота вываливаются - дышат, зимой - бомжи полузамёрзшие - под себя ходят. А куда тыркнешься? В посудомойки, в фрезеровщицы? Поцеловала Мишку с Ленкой - и в Москву - за честной долей. Прямо на "Трёх вокзалах" доля ей её и показалась: менты деньги отобрали за то, что прописки нет, а там - по накатанной - затянуло. Одно горе - детям уже по 7 лет, а видишь их 2 раза в год и тоскуешь по ним невыносимо. И хотя отношения у Лёхи с Диной стали теперь совсем иными - и он знал, и она знала, что было в тот злополучный вечер.
