Торсан… Он выделялся среди своих сверстников. В делах Улпан надеялась на него больше, чем на его отца. У Тлемиса была скверная привычка – то он хватался за голову, что обманули его, то безудержно хвастался, как сам кого-то надул! У Торсана такой привычки не было, а в деловитости он Тлемису не уступал. Похоже, из него выйдет человек, который и сам никого не обманет, и никому не даст себя обмануть. Улпан немного покоробило его желание – в глазах у него прочла – во что бы то ни стало занять должность волостного управителя… Но тут же она сама себя одернула: а разве Есеней не стремился много лет получить ага-султанство? Мужчины есть мужчины… Наверное, правы уаки – добиваются самостоятельной волости, чтобы не быть зависимыми от кереев. Торсан?.. Что уак, что керей – какая разница? Не зря говорят, если кто-то самостоятельно выбился в люди, не спрашивай у него родословную. Согласилась бы Бижикен…

Бижикен было уже четырнадцать. В длинном платье с оборками, в шапке из меха выдры, украшенной перьями филина, она казалась выше матери. И все чаще смотрелась в трюмо. Бижикен как-то утратила детскую откровенность, и в ее глазах Улпан читала невысказанные вопросы – о чем-то, что ей, матери Бижикен, известно, и чем она должна поделиться с дочерью. Такой час приходит не раньше и не позже, чем он должен наступить.

Но даже Улпан, которая, казалось, все знала о своей дочери, могла только догадываться, что Бижикен жалеет ее. Она видела сверстниц матери – женщин тридцати пяти, сорока лет… У каждой – пять или шесть детей, не меньше. И еще могут быть. А Бижикен – одна у нее. И та – дочь! Кто-то посватается, уведет. С кем тогда она останется?

Спали они в одной комнате.

Улпан уже легла после разговора с аксакалами уаков, а Бижикен задула лампу, устроилась у себя в другом углу и жалобно сказала:

– Апа… Апа, я замерзла…

Да… То она замерзнет, то, говорит, боится чего-то… И так – каждый вечер, лишь бы найти причину забраться к матери в постель, понежиться, поласкаться…

– Замерзла? Иди ко мне, верблюжонок мой… Бижикен тотчас очутилась у нее под одеялом, замурчала, обняла.

– Бижикен… – сказала Улпан.

– О-х-хо-о… – отозвалась она, уткнувшись в теплое материнское плечо.

– Бижикен, ты – как маленькая… Слушай внимательно. Важное дело.

– Е-ехе-е…

– О ком же мне еще заботиться, если не о тебе?

– У-ух-х-у…

– Ты ведь знаешь Торсана?

– Е-ех-хе…

– Как, по-твоему, он – хороший джигит?

– Е-ех-хе-е…

– Или он плохой джигит?

– О-ох-хо. – Плечи у Бижикен, Улпан почувствовала, поднялись кверху и опустились.

– Он хочет стать приемным сыном у нас в доме.

– О-хо-о…

– А ты догадываешься, каким он может стать сыном у нас в доме?

– Е-ех-хе-е…

– Мне-то – сыном и зятем. А тебе… Ты согласна?

Бижикен крепко-крепко стиснула мать, и ни одного не расцелованного места не оставила у нее на щеках и на шее.

– Подожди, Бижикен… Он парень деловой, я знаю. Не станет ли он все по-своему делать в нашем доме?

– Апа! – Кажется, к Бижикен вернулся дар речи. – А ты? А я? Ведь я от тебя родилась? Если он захочет все повернуть по-своему, он будет просто глупым!

Улпан думала, уже не делясь с Бижикен своими соображениями. Шайкозы из ергенекты-уаков. А они свое родовое имя получили от женщины, которая когда-то пришла к ним от ергенекты-найманов. Храни аллах, все будет хорошо!

Тесно обнявшись, они лежали в темноте, молчали.

Утром Улпан выразила свое согласие посланцам уаков.

Свадебные пиршества проходили в аулах сибанов и в аулах уаков, а когда они кончились, Торсан поселился в доме Есенея. Куш-куйеу – зять, принятый в дом, от слова куш – сила, без которой нет семьи.

Бии, управители кереев сопротивлялись выделению уаков в самостоятельную волость, но сделать ничего не могли. Волостным был избран Торсан.

Ему не исполнилось еще и тридцати лет, но его быстро стали отличать, постоянно ездили к нему урядники, сам пристав, другое окружное начальство, и каждого он одаривал. Дом, который Улпан когда-то построила для гостей, стал служебным помещением волостной управы. Торсан знал, что делал, – аульные дела он передал старшинам, биям, а сам поддерживал отношения только с округом и Омском. Он не упускал случая показать когти биям и волостным кереев, помнил, как они противились созданию новой волости и его избранию. Так он уже был в силах при поддержке округа разместить крестьян-переселенцев из России не в своей волости, а на землях кереев.

Дома он был другим. Чай пили обычно втроем. Бижикен – у самовара, а пиалу Улпан передавал Торсан. За ужином он крошил заботливо для нее мясо. Только и слышно было:

– Ешьте, апа… Пейте, апа…

Он не знал, где усадить их, когда приезжали дорогие для Улпан люди – Мусреп, Кунияз. Сам поливал им на руки из кумгана и для них крошил мясо, подавал пиалы с чаем.

«Кунияз-ага, мне жаль, что вы не родились уаком!.. Кому бы, кроме вас, стать тогда волостным? И наш небольшой род расцвел бы с вашей помощью!» Находил он почтительные слова для признания заслуг стареющего Мусрепа! «На что жаловаться сибанам, если у них есть мудрец из мудрецов – Мусеке…»

Улпан, наблюдая вблизи жизнь Бижикен и Торсана, ни в чем не могла упрекнуть зятя. Она не забывала, сколько обид и сколько предательств вынесла от керейских биев и волостных, а с тех пор, как Торсан поселился в ее доме, Улпан, казалось ей, обрела былое душевное равновесие. Что ни говори, а мужчина в доме – это мужчина в доме… В ее дела, связанные с сибанами, он не вмешивался.

Прошло больше четырех месяцев, первые стаи диких гусей потянулись с юга. Торсан вернулся расстроенным, мрачным, озлобленным, каким не знала его Бижикен, не знала Улпан. Он ездил домой к своим, и оттуда завернул в Каршыгалы, взглянуть, по его словам, как пасутся табуны Улпан. Шайкоз-уаки граничили с этими пастбищами. Там он и встретился с тремя сыновьями Иманалы, они вели в поводу трех коней. Темно-серые, в яблоках, кони вышли из зимовки в отличном состоянии. После линьки лоснились, холка высокая, развитая грудь, длинная шея, уши остро-срезанные, при всем желании не найдешь изъяна в строении ног. Торсан сразу оценил, как смотрелись бы они в упряжке, летом веером, а зимой гусем! А эти пустомели заарканили их без спроса, загоняют на охоте! Вон беркуты у них на руках, собаки бегут следом, и еще целая орава с ними, всадников десять. А кони – один охромеет, другому спину собьют, третьему…

После коротких сдержанных приветствий Торсан не стал скрывать неудовольствия:

– Вы, наверное, думаете, у табунов здешних нет хозяев, и коней можно брать без счета?.. Когда вздумается?..

– Смотри-ка! – откликнулся старший – Есенжол. – Ты не забывай, куш-куйеу, что я по родству прихожусь тебе дядей, выражайся почтительней.

– Да, он – куш-куйеу!.. – повернулся к Есенжолу второй из братьев, Ресей. – Но его положение в доме не означает, что он – хозяин всего скота, всего имущества!

Третий сын обратился к Торсану:

– Куш-куйеу-мырза! Пойми… Наследником Есенея является не какой-то куш-куйеу. Мы трое!.. Потерпи немного… Мы ведь еще не получили свою долю наследства.

Торсан не мог не обратить внимания – они нарочно проглатывали это слово «куш-куйеу», а когда оно произносится слитно, то получается кушук – зятек-щенок, зятек-приемыш… Он не стал с ними препираться, резко дернул коня в сторону и поскакал. Но быстрая езда не развеяла его гнева, в ушах звучало: «Кушук-куйеу… кушук-куйеу…» Выходит, с мыслями о наследстве сыновья Иманалы и не думали расставаться… Когда была его свадьба с Бижикен, Улпан при всех сказала, что полновластными хозяевами всего достояния Есенея будут ее дочь и ее зять. Иманалы слышал это своими ушами, слышали его сыновья, и никто из них слова против не сказал. При людях – не захотели, но затаили злобу, свои намерения.

С Улпан обо всем этом Торсан заговорил прямо:

– Апа, я узнал, что я не хозяин вашего скота, вашего имущества! Я в этом доме, оказывается, всего-навсего кушук-куйеу!