Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Чем коверкать мое имя, лучше бы называла просто – Кенжетай! Вот возьму и назло тебе увезу все обратно, что привез!

– А что, если я стану тебя звать – Баурым, родной?

– Баурым? Если это правда, то поцелуй меня! – Кенжетай в седле наклонился в ее сторону и подставил щеку.

Шынар поцеловала его.

– Вот так… Сама не догадалась, еще уговаривать нужно!.. Держи повод, заставь атана лечь и снимай свои тюки.

– Какие мои тюки?

– Е-ей! Какая непонятливая. Сказали так: «Это гостинец из Тобольска. Сами приедем завтра».

– А что еще она сказала?

– Больше, сказала – ни слова… Шынар приняла верблюжий повод.

Она узнавала Улпан и в этом поступке. Завтра приедем – дает время, чтобы гости не застали хозяев врасплох. Заранее прислала подарки, чтобы избежать выражений благодарности. От кого другого Шынар ничего не приняла бы, так и увел бы Кенжетай атана обратно. Но ведь это – Улпан…

Жаниша прибежала на помощь.

– Это Улпан прислала, – шепнула ей Шынар.

Кенжетай уехал и увел верблюда, а обе женщины развязали веревки и откинули две узорчатых кошмы и два ворсистых ковра – сундуки были завернуты в них. Ключи торчали в замочных скважинах. Замки открывались с долгим звоном.

– Как только удалось захлопнуть крышки на этих сундуках! – воскликнула Шынар. – Мне кажется, тут все приданое для невесты. Смотри-ка, женеше, и занавески есть!

– Сказала бы – для многих невест! Весь наш аул можно выдать замуж! Сапожки… Расшитые…

Шынар взяла сапожки в руки. Жаниша продолжала рассматривать:

– А в этом сундуке? Шынар откинула крышку:

– Чай и сахар… Урюка много, изюма. Для чая полный набор. Набор для кумыса. И к столу – скатерти, полотенца.

Науша присоединилась к ним, и все три женщины перебирали невиданное ими добро, передавали из рук в руки. Забыв, что уже рассматривали белое шелковое платье с двумя оборками, снова принимались его расхваливать. Они не могли бы сказать, что им понравилось больше, а что – меньше, они знали только – все эти вещи, их много, подарены Шынар. На самом дне первого сундука лежало и несколько отрезов. Женщины, не находя слов, чтобы выразить восхищение, только и могли цокать языком… Но это нельзя было бы назвать жадностью и осудить. Это был порыв женщин, изголодавшихся по тем вещам, которые придают им уверенность, которые и некрасивую сделают красивой, а красивую – несравненной.

Шынар опомнилась первой.

– Завтра гости… Апа, женеше… Давайте уберем сундуки. Надо готовиться.

Они принялись складывать вещи – с таким сожалением, будто только посмотрели и навсегда расстаются с ними.

Они приехали на другой день к полудню. То ли Улпан при Есенее, то ли Есеней при Улпан.

Зимовье туркменов – из двух дворов – полукругом охватывал лес. На легком ветру топорщили усики колоски пырея, который хорошо всходит и быстро растет на унавоженных землях, напоенных талой водой. А дальше до самого озера, зеленые луга были покрыты пятнами ярких цветов. Небольшие табуны и небольшие отары не успели нарушить весеннее цветение.

Улпан легко спрыгнула с тарантаса и глаза закрыла, чтобы полнее вдохнуть пряные запахи степного ветра, который у леса приостанавливался и кидался на зеленую листву деревьев, заставляя ее шуметь.

– Если есть рай на этом свете, – воскликнула она, – то нигде в другом месте его не может быть! А в нашем ауле – пыль, грязь… Она и не взглянула в его сторону, но Есеней виновато вздохнул.

– Завидуешь? – спросила Шынар. – Так переезжай ко мне.

– Поживем у них? – предложил и Есеней. – Несколько дней?

Улпан радовалась…

– А мой верблюжонок?..

– Гулять пошел, скоро вернется.

– Я же говорила – не показывай ни единой живой душе!

– Я ему говорила – не ходи. Но он – непослушный. Мусреп понял, что они еще долго могут болтать так, ни о чем, просто радуясь встрече, и предложил:

– Где хотите устроиться? Можно в зимнем доме. Можно в юрте. Или просто на траве? – Он показал – на опушке были расстелены кошмы и ковры, на них разноцветные подушки.

– Ты посмотри, Улпан, – сказал Есеней. – Как заважничал этот Туркмен, стоило ему взять в жены дочь Шакшак-бия!

– Что бы ни предложил Мусреп-агай, все будет правильно! – откликнулась Улпан. – Давай, Есеней, на воздухе? Здесь так хорошо, как будто я снова побывала в Каршыгалы.

Она грустно вздохнула… Был нескончаемый той. Были жалобщики. Были просители и попрошайки. От непривычки к многолюдью у нее до сих пор шумело в голове. А вот в степь ей почти не пришлось ездить. Ни разу не побывала у озер, у них берега и дно из чистого песка. Только сегодня Улпан почувствовала себя свободной и беззаботной.

– Мужчины! Не торчите на ногах, закрывая мир! Садитесь! – И первой уселась на ковер. – Е-ей, бабенка! Чай подавай! – подражая мужскому окрику, повернулась Улпан к Шынар. – С какой это радости ты все время рот растягиваешь до ушей?

Чай был готов. Из землянки с полотенцем в руках вышла Науша, следом – Жаниша с кумганом и медным тазиком. Возле ковра Жаниша поставила на траву таз и кумган, а сама преклонила колено перед гостями. Потом принялась поливать на руки, первому – Есенею.

Науша молча развернула скатерть.

– Кто она? – спросил Есеней у Мусрепа.

– Отныне твоя сватья. Мать Шынар.

– Выходит, это она тебя осчастливила?

– Она…

– Будет, будет у них счастье, – вмешалась Улпан. – Как только привезут и поставят их отау…

Шынар смущенно улыбалась. На лице ее было написано: «О какой отау она говорит?..» Улпан тесно прижалась к ней, слегка подтолкнула в бок. «Молчи… Потом скажу», – шепнула она.

Принесли самовар. Рассыпали по скатерти баурсаки, поставили тарелки с оладьями. Науша принесла еще одну – не очень глубокую чашу.

– Это Шынар заставила… Испеки, говорит, испеки… А эта еда не для почетных гостей, – сказала она, оправдываясь.

Это был хлеб – еще горячий, испеченный в золе, разломанный на куски и смешанный с подсоленным сливочным маслом. Издревле у казахов такой хлеб считался лакомством. Улпан по запаху догадалась, что принесла Науша, пока та, не зная, ставить или не ставить на скатерть, еще держала чашу в руках.

– Это мне! Это мне! Пусть никто не надеется, даже попробовать никому не дам!

Она сняла крышку и придвинула чашу к себе.

– Ни крошки не оставлю!..

Они пили чай, когда Асреп привел белого верблюжонка. Совсем малыш, покрытый не шерстью еще, а пухом. Он упирался. Он старался вырваться и очень неохотно переставлял тонкие ноги.

Улпан, позабыв про чай, вскочила.

– А ты не смотри на него – сглазишь! – сверкнула она глазами на Есенея.

Асреп на ее свадьбе был среди первых гостей со стороны Есенея, и Улпан с ним могла держать себя свободно.

– Просторных пастбищ, тучных отар тебе, старший деверь…

– Да сбудутся твои пожелания, женеше… И она засмеялась, и он.

Конечно, смешно – такая молодка запросто называет деверем пожилого человека, а пожилой, полбороды у него в седине, человек называет молодку – женеше. Но такова воля своенравного аллаха – отныне весь род сибанов должен привыкать: Улпан – самая старшая среди их женщин, байбише всего их рода!

Верблюдицу Асреп уложил против ветра и присоединился к чаепитию.

Верблюжонок был очень доволен, что теперь можно по-настоящему поиграть с матерью. Ведь когда она стоит, тычешься в ее длинные узловатые ноги, а в этом – никакой нежности, никакой теплоты. А тут что хочешь… Можно разбежаться и удариться в ее мягкий бок, головой тереться о горб… Можно ущипнуть за ухо, лизнуть ее в глаз… Верблюдица вздыхала и терпела его шалости.

К Улпан подошла Шынар, оставив за себя у дастархана Жанишу.

– Откуда у него силы берутся? – сказала Шынар. – Целый день так… Насосется молока и давай баловаться, не хуже тебя. Сейчас меня увидит, смотри, что будет.

Верблюжонок замер, прислушался. Узнал голос Шынар и побежал прямо к ней, но остановиться рядом не сумел, проскочил мимо. Он еще не очень уверенно управлялся со своими четырьмя ногами. А если бы столкнулся – и Шынар упала бы, и он сам…

33
{"b":"517","o":1}