На прощание улем, шипя, погрозил Хасану кулаком. А тот, стряхнув с сапог городскую пыль, беззаботно оседлал мула и двинулся прочь. Дорога снова понесла его. На знаменитом мускусном базаре Газан в Тебризе он видел, как дерутся, визжа и царапаясь, разжиревшие жены знатных тюрок, поспорившие из-за украшения, а их слуги молотят дубинами всех встречных и поперечных. С прибрежного холма смотрел в кристальную воду озера Урмия. Снегопады погнали его на юг. Отогрелся он в роскошных банях Багдада, напыщенно называемого людьми Сунны «Зерцалом мира» и «Столицей ислама». Столица ислама показалась ему захудалой и разваливающейся. Западная ее часть, самая древняя, вообще лежала в руинах, и населяли ее нищие с ворами. Багдадцы не заботились о собственном городе, но знали толк в телесных удовольствиях. Нигде Хасан не видел таких бань – с подаваемой отдельно холодной и горячей водой, с паром, с бассейнами в каждой отдельной комнатке, отделанной битумной смолой, блестящей, как черный мрамор. Каждому купальщику там вручали три больших полотенца. Одно – чтобы опоясаться, заходя, другое – чтобы опоясаться, выходя, и третье, чтобы вытереться.

В Басре, на родине великих грамматиков, где арабское слово и мудрость достигли наивысших высот, Хасана поразил проповедник в великой мечети Али. На пятничной службе тот умудрился допустить грубейшие ошибки в каждом предложении своей речи, и никто из его слушателей бровью не повел, не попытался его исправить. Но зато жители отличались редкостным радушием и не раз, распознав в Хасане пилигрима, прямо с улицы звали разделить трапезу.

Ученость, однако, он нашел в изобилии невдалеке от Басры, в деревне умм-Убайда, где находится могила святого ар-Рифаи. За деревней, словно ласточкины гнезда к стене, к склону горы прилепились жилища, – там собрались сотни дервишей ордена Ахмади. Жители окрестных земель везли им пропитание и одежды и, затаив дыхание, смотрели, как после полуночной молитвы дервиши принимались танцевать, и доходили в экстазе до того, что скакали по углям и катались по ним, глотали пламя и извергали его. Среди этих бесноватых были и настоящие искатели. Среди них Хасан, как и ожидал, без труда нашел братьев, людей Истины, и прожил с ними рядом три недели, говоря и слушая.

В трех днях пути от деревни, в городе иракской учености Васите, Хасан видел, как, тряся бородами, проклинают друг дружку факихи, споря об лучших способах казни еретиков.

В святом городе опоры земной, Мекке, да пребудет она благословенна, он облачился в ихрам и очистился, исполнив ритуал паломничества, а также изумился благонравию и необыкновенной чистоплотности жителей святого города. Одежды их в любое время сверкали снежной белизной. А жены горожан отказывались от пищи, чтобы купить благовоний, и если мекканка заходила в комнату, то запах ее духов долго после ее ухода висел призрачным облачком, напоминая о ней.

На пути в Медину, в жаркой и безжизненной долине Базвы, где призрак зла, изгнанного волей Пророка, еще цепляется к раскаленным скалам, на принявший Хасана караван напали бедуины. Явились, как тени, из знойного марева над прокаленной почвой и погнали своих верблюдов вниз, визжа и улюлюкая. Караванная стража, выпустив в них жидкий дождь стрел, кинулась навстречу. Две колыхающиеся верблюжьи лавы сошлись, сверкая мечами и лезвиями копий, схлестнулись, и через считанные минуты бедуины обрушились на караван. Как ни странно, погибли всего три верблюда и два их всадника да незадачливый купец, схватившийся в ярости за кинжал, когда бедуин небрежно вспорол тюк драгоценнейшего шелка.

Купец получил в глаз дротик и умер, брызгая кровью на свое богатство. Усидевшие в седлах охранники после краткой схватки с бедуинами кинулись наутек. Те за ними не гнались. Не успевших удрать бедуины ограбили наравне с купцами. Но ездовых верблюдов не отняли, равно как и воду, и даже оставили толику пищи, – зачем же губить людей, когда еще два дня пути до воды и гостеприимства? Из всего каравана не тронули лишь Хасана. Посмотрев на его пропыленный, выцветший плащ, на седины, на белый ветхий тюрбан, на изможденного мула, главарь бедуинов ухмыльнулся и, вспоров только что отнятый кошель, вручил ему золотой динар.

Ограбленный караван застрял в деревне Бадр, где Господь Миров помог своему Пророку исполнить обещанное. А Хасан по набитой дороге отправился в Медину и провел там неделю, молясь у могилы Пророка и его верных, Абу Бакра и Омара.

На пути в Табук, следуя примеру Пророка, он отказался испить из колодца ал-Хиджр, хотя и изнемогал от жажды. В великом и благословенном городе Дамаске его поразило устройство благочиния, величественные и строгие похоронные процессии и, более всего, великая мечеть Омейадов, построенная калифом Валидом на месте христианского храма. Когда арабы брали город у румийцев, один из арабских командиров ворвался в этот храм с мечом в руках. Второй же вошел с другой стороны, не встретив сопротивления. Потому сперва храм был превращен в мечеть лишь до половины. Вторая же оставалась христианам. Валид попросил императора румийцев продать христианскую половину за любую цену. Тот не согласился, ответив, что отнявшего эту половину у христиан либо нанесшего ей вред поразит безумие. Но калиф Валид в своей праведности ответил: «Что ж, я буду первым, кого Господь поразит безумием за богоугодное дело» – и, схватив топор, первым нанес удар. А мечеть построили выше и краше христианского храма.

Но Хасану не удалось ни посетить ее, ни полюбоваться садами и базарами великого Дамаска, ни посетить после него святой город Иерусалим. Как раз тогда тюрки Тутуша, родного брата султана Малик-шаха, внезапным ударом вышибли войска Фатимидов из Сирии и заняли Дамаск. Тутуш, должно быть, разделявший с главной ищейкой Низама ал-Мулка не только имя, но и наклонности ищейки, рьяно принялся отлавливать явных и воображаемых врагов.

Хасан, чей акцент для знающего уха был безошибочно персидским, едва успел бежать из города в единственно свободном направлении, к морю. За четыре дня добрался до Сидона, едва не уморив мула на горных дорогах. В Сидоне еще мирно и сонно сидел отряд наемников-армян, солдат праведного ал-Мустансира. Некоторые из них, не скрываясь, носили крест.

Город ошеломил Хасана вонью и разнообразием наречий. Там он впервые увидел варваров-франков, о которых рассказывал когда-то ибн Атташ. Франки были огромные, бородатые, нечистые, громкоголосые. Казалось, что они постоянно ссорятся. Некоторые и в самом деле хватались за мечи из-за пустяков, и прохожие шарахались от них.

Хасан с любопытством бродил подле них, прислушиваясь к грубой речи. Какой-то богатый франк в роскошной, шитой золотом одежде принял его за нищего и бросил ему под ноги, прямо в грязь, горсть медяков. Хасан, усмехнувшись в бороду, унижение принял и, нагнувшись, спокойно подобрал медяки. Странные дикари не знали, что, искажая святое дело, милостыню, превращая ее в унижение для принимающего, они уничтожают самую ее суть, делая из блага грех. Как раз этой горстью меди и золотым, поданным бедуином, Хасан оплатил проезд на танжерском корабле до великого города ал-Кахиры, столицы праведных имамов, возродивших земную власть потомков Али.

Так земную дорогу Хасана замкнуло море – зеленая, неверная гладь, принимающая в себя грехи, но не способная смыть их.

Велик, ослепителен город богатства, город Истины, город меча и победы, – ал-Кахира! Бессчетны покои его дворцов, высоки минареты его мечетей, мудры и многосведущи его улемы, изобильны базары. Воздвигнутая не знавшим поражений Джавхаром Сицилийцем у старого Фустата, прежней столицы Египта, у огромных каменных холмов – могил нечестивых царей, – ал-Кахира стала городом-дворцом, обителью Вернейшего из Верных, Светоча Истины на земле – праведного имама. Велика его земная власть: весь Магриб до самого Андалуса под его рукой, весь Египет, Нижний и Верхний, до самой страны черных, молящихся пророку Исе, убивающих кривыми мечами, похожими на серпы. Древние земли Финикии подвластны ему, Тир и Сидон принимают его солдат. Правда, Аравия и Йемен уже давно под властью раскольников, злобных сынов Хамдана Кармата, разграбивших два века тому в адской своей гордыне самую святыню Пророка – Мекку. А Сирию только что отняли алчные тюрки, подбирающиеся к благословенному Иерусалиму. Но их власть – меч, грубая сила. Эти земли видели сотни приходящих с мечом, и прах всех их развеял ветер, не осталось от них следа. Истлевают люди и стены, – остаются лишь слова. И потому пребудет в столетиях только власть, подчинившая себе слуг Истины, – слова.