На рассвете корнет Блюев сидел в кустах и подсматривал за личной жизнью поручика Адамсона. В одной из баталий корнета здорово тряхнуло гранатой и с тех пор все любовные увлечения своих приятелей он воспринимал слишком близко к сердцу. Блюев завел в обыкновение шастать за офицерами и подсматривать за их маневрами. Какая была в том надобность, никто не знал, но сам корнет обходил одиноких женщин за версту, зато всякий раз устремлялся за каждой, уже шедшей под руку с каким-нибудь офицером. Вот и сейчас Блюев ерзал, сплевывал, дымил от волнения местами обломанными папиросами и смахивал пепел в муравейник.

Поручику Адамсону еще вчера показалось, что он видел в деревне какую-то девицу. Четко это выяснив, он не поленился и приударил за этой девицей (однажды уже изнасилованной варварскими самурайцами). Звали ее все так же Наташей, но чаще ее не звали, а просто тащили к себе, кто в хату, кто в сарай, а кто — прямо в кусты. Ей только того и надо было.

На этот раз Наташа стояла возле кустов, а поручик ходил перед ней высокомерный, как страус, и пытался ухватить девушку за талию, желая приласкать. Наташа, отвыкшая от офицеров, кокетничала:

— Вы-то, небось, со столичными барышнями не так общалися!

Поручик сроду не общался со столичными барышнями, но отвечал уверенно:

— Ну, полно, Натка, а вдруг завтра — в бой, не увидишь меня более…

— Подумаешь! — набивала себе цену девушка.

— Эх, нету любви! Как пить дать, нету! — со вздохом доложил поручик, вызывая в девушке прилив жалости.

Пораженная в самое сердце, Наташа тут же отдалась ему в порывистом и страстном поцелуе.

"Точно нету", — подумал Адамсон, уже валясь навзничь и не успевая больше ни о чем подумать.

При виде разыгравшейся перед его глазами сцены Блюев быстро представил себя на месте Адамсона, зашелся в экстазе и угодил в муравейник. Схватку корнета с мстительными и злобными насекомыми смог прервать только разорвавшийся над лесом снаряд. На Блюева посыпались сучья, ветки и осколки фугаса.

— Началось! — заорал корнет и выскочил из кустов с саблей наголо. Порубаем сволочей как свинину! За мной, Адамсон!

Блюев пронесся мимо в сторону деревни, на ходу поддерживая спадающие рейтузы.

— Ур-р-ра!!!

Поручик, лежа на земле, проводил его сочувственным взглядом.

— Чего это он? — удивилась Наташа.

Адамсон непонимающе усмехнулся и, когда следующий снаряд упал почти что рядом, перекатился от Наташи в сторону и прикрыл голову руками. Оклемавшись от воздушной волны, он с немалой выдержкой пополз между кустами к Отсосовке. Впереди него шла Наташа, указывая безопасный от снарядов путь.

Первым в Отсосовке испытал тревогу вездесущий адъютант Палыч. Услышав знакомый грохот артподготовки, он, размахивая заржавленной саблей, стремглав выскочил из хаты.

— Бей их! Руби! Орлы, молодцы! — заорал он, подражая комдиву и хватанул саблей о столб. Сабля разлетелась на куски, а в руке Палыча остался только голый эфес.

— Вперед за Императора, мать его! — с этими словами Палыч снова махнул саблей. Если бы он не сломал ее до этого, то поручик Слонов вряд ли бы смог остаться в живых и настолько бездарно руководить операцией.

Среди этой, наполненной событиями, жизни деревни Отсосовки и увлекательными приключениями наших героев, начиналось мрачное утро. Солнце медленно поднималось над горизонтом и освещало длинными желтыми лучами местный ландшафт. Накрапывал еле заметный дождь.

Пока в Отсосовке собирались ряды добровольцев, далеко на окраине уже вступили в бой пулеметчики контр-обер-лейтенанта Епифана Каца.

Накануне он послал кавалериста Стремова объявить всеобщую тревогу, но базановцы, которых они заметили в степи, так и не приблизились, развели сотни костров и встали на ночлег.

Епифан Кац сидел на поваленном телеграфном столбе, неизвестно по каким причинам здесь оказавшемся, видимо, с древних времен. Рядом с ним пристроился кавалерист Стремов, боготворивший Каца и слушавший его открыв рот. Еще бы! — именно Кац построил первый в Империи Коммуникационный Шлагбаум, какие раньше строили разве что в Швеции.

Обер-лейтенант Кац с добродушным видом чистил старыми портянками пулемет, кормильца, а кавалерист Стремов протирал влажной тряпочкой гранату, только что выданную ему поручиком Забибуллиным на утреннем построении.

Кавалерист Стремов был человеком поистинне удивительной судьбы. Ему довелось пройти не один десяток Фронтов, падать на Аэроплане, уносить из ресторана раненных, чистить на кухне картошку, ходить в разведку за сидром, когда-то действительно быть кавалеристом, и теперь в основном ездить на тачанках с Кацем и подносить ему патроны. К этому кавалерист Стремов был одним из немногих, кто еще сохранил детскую наивность и несобранность. У него вечно все валилось из рук, и другой на месте Каца поостерегся бы, обнаружив в руках зевающего Стремова гранату. Однако, глядя как Стремов вовсю трясет головой в стороны, стараясь окончательно проснуться, контр-обер-лейтенант Кац только иносказательно приговаривал:

— Не вертись, Стремов, а то не поймаешь…

— А чо не поймаешь, господин обер-лейтенант? — не выдерживает вскоре кавалерист Стремов.

— Да свои органы, Стремов! — всхрапнул обер-лейтенант и начал ржать, долго и болезенно, чревато заходясь в кашле. Кавалерист Стремов отстраняется, насупленный.

— Ладно, не серчай, — успокоил его обер-лейтенант. — Я ж тебя строевому порядку обучаю. Рванет эта зараза — так мозгов не соберешь, если они у тебя есть…

— Я чо верчусь-то, — стал оправдываться Стремов. — Я атаки неприятеля опасаюсь, вот его и высматриваю.

— Когда будет атака — тебе над ухом поручик Забибуллин в свисток свистнет и закричит, как свинья недорезанная: "Внимание! Атака!", назидательно бросил обер-лейтенант Кац.

— Ага, теперь понял, — успокоился Стремов. — Слушай, Кац, ты давно уже на Фронтах…

— Ну! Видел бы ты мой Коммуникационный Шлагбаум, это нечто!

— А как можно неприятеля от приятеля отличить? Есть ли какое-нето захудалое различие?

— Хороший вопрос ты задаешь, Стремов, — похвалил кавалериста Кац и острожно похлопал его по плечу. — И хорошо, что ты именно сейчас об этом выпрашаешь. Значит, смотри сюда. Враги — это парни в синем обмундировании, а наши парни — те в зеленом, в грязном, которое на тебе и на мне. И побегут эти собаки недорезанные, базановцы, во-он с той стороны, а наши с заду, в обозе сидят. Вот такие, стало быть, отличия. Уловил?

Переживающий Стремов хотел было покивать головой в знак того, что все, мол, понял, но тут прибежал, пригибаясь, поручик Забибуллин и пронзительно засвистел что было сил в свисток, после чего закричал испуганно-истошно:

— Атака-а!

— Ну вот, видишь? — заухмылялся обер-лейтенант. — Я давно уже за этим Забибуллиным наблюдаю. Он же карьерист, каких свет не видывал. У него все по часам и линейке… Сейчас мы этим косорылым базановцам дадим жару!

— Попробуем, — притих тут же Стремов, сползая с поваленного столба в грязь окопа.

Легионеры Базанова в синем обмундировании уже шли беспорядочной толпой прямо на пулеметчиков Секера. Обер-лейтенант Кац устроился поудобнее в окопе и стал сандалить из пулемета затяжными очередями, стараясь при этом не высовываться наружу.

Кавалерист Стремов сначала забоялся, но потом пообвык и стал даже помышлять о ратном героизме. Наконец, Стремов приподнялся, чтобы далеко и метко — в самое сердце Атаки легионеров — метнуть свою блестящую гранату.

— Молодец, Стремов, только кольцо в следующий раз выдерни! — всхрапнул обер-лейтенант, не отрывая взгляда от отлетавших гильз. Фуражка Епифана так и прыгала от выстрелов.

Через минуту атака базановцев захлебнулась от выделения слюны, и они стали спешно отступать к походной кухне, время от времени крестясь по-самурайски на что-то трудноразличимое, маячевшее на фоне кровавого горизонта.

Обер-лейтенант Кац повернулся к Стремову и заулыбался: