— Апхчи! — чихнул Блин, доставая платок.

— Прошу извинить, Ваше сиятельство. Сие вызвано тем, что нахожусь при исполнении! Льщу себя надеждою на протекцию Вашего преосвященства! зачастил Хрюков.

— Оставьте меня, я в печали! — простонал Блин, зажимая руками голову.

— Слушаюсь, Ваше преподобие! Приношу заверения в беспредельной преданности! Рад стараться, ваш-выс-бродь! Не извольте беспокоиться, Ваше первостепенство! — пристав, казалось, не уставал.

Не выдержав такой настойчивости, Блин откланялся и ретировался в кабинет.

— Письмо пошел составлять… высочайшим особам… — прошептал пристав Хрюков и, загоревшись служебным рвением, помчался к дому Хорриса. В память о своем посещении он оставил на крылечке Блина бутыль можжевелевого самогона.

Через час по главной улице Отсосовска проследовал в одних подштаниках и при двух унтерах загримированный под барона поручик Бегемотов. За ними с саблей наголо вышагивал пристав Хрюков. Сдав вольнодумного «барона» в жандармерию, что стояла на берегу речки Течки, пристав забежал домой за парадным мундиром и, нигде более не задерживаясь, в тот же день выехал в Столицу. Час спустя город Отсосовск покинул и Бегемотов. Но этот — пешком, под конвоем и в сторону острова Св. Елены.

А на следующий день в своем доме был найден отравившийся хрюковским самогоном мертвый И. А. Блин, весь скрюченный и уже прохладный. Родственники Марии-Терезы и сама честная девушка два дня были безутешны.

Когда барон проснулся, было утро, но не пиво. Не было в доме так же и жратвы, чтобы хоть как-то начать новый день. Поэтому Хоррис вышел за околицу и отправился в «Либидо», где он решил по своему обыкновению как следует закусить, а потом напиться с кем-нибудь, но на халяву.

Однако, когда он уже подходил к дверям, то сильно подскользнулся посреди грязной лужи и припечатал мостовую своим благородным лицом. Лязгнули выставные челюсти барона, заболело тело, ко всему прочему, со второго этажа его окатили помоями.

— Ах, ты фопа! — воскликнул Хоррис от досады и почувствовал, что встать не в силах.

Он долго лежал, разгребая волны грязи, и со стороны могло показаться, что барон нежится в имперском бассейне.

— Вставайте, барин, — послышалось будто бы из приоткрытой двери дома, но при повороте барона она тут же захлопнулась, и на утренней улице снова стало тихо. В своей луже Хоррис был одинок и печален.

Потом на помощь барону явился ангел по имени корнет Блюев, уже пьяный, но с тяжелой банкой сидра под мышкой.

— Вставайте, барон, а то вы здесь лежите, как свинья, прости господи. Пора бы и ханку пить…

— Ну, свинья, значит, свинья, — философски обронил барон. — Вон, поручик Адамсон, так тот еще большая свинья. И ничего. Не будет и говорить, значит, об этом…

Тут барон вспомнил, что еще не встретился с поручиком Бегемотовым. Ведомый этой мыслью, а также придерживаемый корнетом, он наконец-то выбрался из ловушки, к большому удовольствю анонима из прикрытой двери.

— Корнет! — просипел барон.

Блюев по привычке отдал честь бутылкой пива, которую достал из кармана, при этом ловким движением открывая ее об околышек фуражки. Один запах пива привел барона в норму.

— Дайте хлебнуть, корнет, что-то я после Фронтов себя плохо чувствую… Я это или не я?

Блюев протянул ему бутылку, а потом затащил барона в пролетку. Ехали они, как догадался барон, к госпоже Снасилкиной-шестью, поэтому он не ожидая напоминаний тщательно, насколько это было возможно, почистил свой костюм.

— Из дерьма да прямо на бал, — сказал он задумчиво и обнял корнета. Блюев ты мой родной! С матушкой тебя познакомлю, вот только долги раздам и сразу же — в Тоже-Же!

— Приободритесь, барон, вас ждут покер и женщины.

— Вот именно, все женщины и женщины…

У госпожи Снасилкиной-Шестью гудела стая народа, очевидно, еще не ушедшая спать после ночи. Повсюду били посуду, а в летней гостиной, где застольем руководил ветеринар Мерзивлян, недавно прибывший с Фронтов, открывали шампанское, отбивая шпагою горлышки у высоких бутылок.

За столиком невдалеке, как обычно, сидели поручик Адамсон, адмирал Нахимович, ротмистр Яйцев и их временный партнер подпоручик Хабибулин.

Подпоручика часто вызывали в мэрию, где довольно долго выпытывали, не является ли он самурайским шпионом, почему тогда он так на него похож и откуда у него такая фамилия. Положение Хабибулина было весьма шатким, его могли забрать в любую минуту. Ждали только выборов нового мэра, потому что старый помер года два назад.

В Отсосовске подпоручик был знаменит, потому что местный художник-баталист Массонов-Кольцман лично написал полотно под названием "Подпоручик Хабибулин вылетает в трубу из игорного дома". Полотно висело в офицерском клубе, и кто не знал Хабибулина, сразу же с ним заочно знакомился.

— Малый шлем, — объявил поручик Адамсон, сделал паузу и пояснил, — в пиках…

Адамсон сидел неподвижно, озираясь в полумраке. Неожиданно среди множества лиц он увидел ненавистную, и в данный момент чрезвычайно грязную, физию вошедшего барона.

— Малый шлем, — совсем неуверенно повторил он, уже не зная, сможет ли он взять двенадцать взяток.

Поручик совсем уже почувствовал себя крайне неуверенно, когда при новом взгляде на барона его вырвало прямо на зеленый стол. Сильно смущаясь, он извинился перед партнерами и ретировался, показывая барону спину.

— Дави гада! — завопил Хоррис и пустил в поручика стоящей рядом дамой, приглашенной судьей Узкозадовым. — Бей рыло!

Однако никто не обратил на призыв барона должного внимания, сегодня публика уже устроила потасовку и мордобой братца княжны Машеньки, который при своей неопытности пытался развратничать за портьерой. Видя всеобщую пассивность, барон догнал поручика и пожал ему руку.

— Приношу свои глубочайшие извинения, поручик! Вы сами знаете, как здесь не любят, если господ офицеров тошнит прямо на партнеров.

— Я понимаю, — ответил вежливо поручик. — Признаться, я погорячился.

При этих словах внутри поручика что-то пронзительно щелкнуло, и он разразился новым приступом рвоты, на этот раз уже на самого судью Узкозадова.

— Вот и хорошо, что вы примирились, — похвалил их судья Узкозадов.

Офицеры протянули Хоррису и Адамсону руки, поздравляя с успешным разрешением ссоры, несмотря на то, что Адамсона продолжало рвать, а мундир барона смердил зловонием выгребной лужи, в которой он незадолго до этого возлежал.

Приглашенная Узкозадовым дама, выбравшись из-за столиков, куда она была заброшена могучей рукой Хорриса, поцеловала обоих в губы.

Затем все повалили в банкетный зал, где стали пить вишневый ликер и кавказское белое вино. Больше всех ликовал ротмистр Яйцев, доход которого (в связи с приездом барона и Блюева) обещал умножиться. Разыгравшись, он принялся носить на руках молоденькую девушку, неуловимо похожую на княжну Машеньку, кормить ее икрой и шпротами. Подпоручик Хабибулин тоже пил очень много ликера (пока его еще окончательно не забрали) и рассказывал каким-то дамам разные истории. Хорошим слушателем показал себя среди дам всеобщий любимец — автономно пьяный адмирал Нахимович.

В шесть вечера двери залы со стуком распахнулись и вошел половой Иван. Громко, чтобы было слышно всем, он прошептал:

— Поручик Адамсон произведен начальником Отсосовского гарнизона. Всем встать!

За Иваном вошла сама развратная госпожа Снасилкина- Шестью. Она охала, ахала, потом перешла на икоту и в конце концов рухнула на пол, содрогаясь в истерике. В зале вскричали:

"У нас новый командир! Ура-ура!", и послышались весьма специфичные звуки, свидетельствующие о том, что Адамсона снова безудержно рвало.