— Эй, кто вы?! — строго крикнула Лита, на всякий случай отступив за статую графа Осцилло (мрамор, позолота, высота с постаментом — метр восемьдесят шесть).
— Мы братья! — глухо ответствовал высокий и рыжий. Он напоминал Лите разворачивающуюся башню танка, когда взмахивал мечом, отражая удары более верткого противника.
— Братья? — удивилась Лита. — Какие братья? Стругацкие?
— Просто — братья! — крикнул маленький и верткий, пытаясь уколоть рыжего мечом. Его прямые черные волосы закрывали пол-лица, но не заглушали яростного блеска небольших, но очень выразительных (как заметила Лита) глаз.
— Прекратите драться! — сказала Лита, но бой уже был завершен.
Маленький и черный проткнул огромного рыжеволосого воина насквозь и медленно вытаскивал меч из его живота.
"Братья, а как непохожи!" — почему-то пронеслось в голове у Литы.
Рыжий и огромный, раскинув руки, растерянно смотрел, как длинное лезвие выходит из его тела. Он громко дышал, опустив лицо. У него был такой вид, будто ему до слез обидно. Так ему и было, наверное, обидно!
Когда показался конец лезвия, раненый охнул и всем телом упал назад. Меч выскользнул из пальцев — прямо к ногам Литы. Рыжий больно ударился головой о плиты пола. Лита услышала его вскрик.
А маленький и черный намеревался добить брата. Он встал над ним и занес меч. Рыжий увидел и поднял руку, пытаясь защититься.
— Проклятая моя жалость! — прошипела Лита и метнула один из бюстов графа Осцилло в черноволосого. От удара в живот увесистой медной штуковиной тот отлетел вместе со своим мечом, сипло втянув воздух. Лита метнула удачно.
Пока невысокий корчился, хватаясь за солнечное сплетение, Лита за куртку втащила рыжего в комнату, по дороге — ногой — затолкав туда же его оружие.
— Меч, — пискнул рыжий взволнованно.
— Здесь он, здесь, — успокоила его Лита. Рыжий нащупал рукоять и притих.
Она заперла дверь и подошла к кровати. Скинула стеганое одеяло, стала отрывать полосы от края простыни. Это оказалось не очень-то просто. Лита заметила, как у нее бешено трясутся руки. "Не волнуйся, прекрати дрожать!" — мысленно приказала она себе, но это не помогло.
Лита как могла перевязала раненого. Во время оказания первой помощи пациент ойкал, стонал (жалобно, но с достоинством) и тихонько ругался непонятными для Литы словами.
— Не могу определить, где я, — пожаловался он Лите. — Слишком больно.
Лита улыбнулась и непонимающе кивнула.
Тут в дверь стали дубасить — это, видимо, черноволосый братец очухался.
Лита посмотрела на дверь. Потом на рыжего. И снова на дверь. Ей стало не по себе.
— Он скоро вломится сюда, — сказал раненый. — Я должен уходить. Помоги мне приподняться.
— Здесь высоко, — сказала Лита, думая, что он говорит об окне. Однако вовсе не окно имел в виду рыжеволосый.
— Помоги подняться, — повторил он так, что Лита испугалась по-настоящему.
— Что за сумасшедший дом! — рассердилась она (этоспециально, чтобы меньше бояться).
А в воздухе происходила еще одна необъяснимая вещь — там, куда устремил взгляд рыжий, пространство сгущалось, темнело, клубилось, обретая форму воронки с темной дырой посередине.
— Ах вот что, — прошептала Лита. — Ах вот откуда… Ах, значит, это из-за вас…
— Помоги войти туда, — просипел раненый, из полулежачего состояния становясь на четвереньки. Лита поддержала его за талию. Рыжий целенаправленно полез в воронку.
— Подтолкни, — скомандовал он. Лита посмотрела на дверь — там появлялись все новые щели, вместе с острием мечта.
— Ну давай, катись отсюда! — она толкнула рыжего, запихивая его в воронку.
Он уже наполовину залез, снаружи торчали только его ноги и зад.
— Я застрял! — услышала Лита приглушенный голос.
Зацепилась пряжка сапога — за край тяжелого одеяла, сброшенного на пол.
Лита кинулась отцеплять, дернула сапог в одну сторону, одеяло рванула в другую…
Она сразу поняла, что произошло. Вторым сапогом он зацепил Литу за куртку и втянул за собой в воронку. Лита инстинктивно обхватила колено рыжего обеими руками и куда-то полетела.
— Как интересно! — сказала она наконец. — Мы падаем. Жалко только, что темно и ничего не видно.
Но это было не настоящее падение, потому что неизвестная сила, вырвавшая их из одного мира, мягко перенесла свою добычу в другой, как кошка — своих котят, и опустила на твердую почву.
Рыжий лежал тихо, но дышал.
Утро пришло очень быстро. Солнце давило на веки тяжелыми пальцами. Лита сидела и ждала, когда рыжий придет в себя. По повязке тоже расплылось солнце — красное, с мохнатыми краями. Когда рыжий заморгал, пытаясь открыть глаза, Лита поднесла ладонь так, чтобы тень падала ему на лицо.
— Обещай, что не умрешь! — сказала она.
И рыжий пообещал.
…Лита посмотрела на горизонт. Она злилась втройне: на рыжего, который затянул ее в эту историю через свою воронку; на себя — за то, что ей хотелось плакать, а она этого не любила; на Фому, который опять куда-то пропал…
Вокруг была пустыня. Но не обычная пустыня с нормальными саксаулами, верблюдами, барханами и ящерицами, а какая-то… Ну, просто жуть. Пустыня была совершенно плоская и не очень жаркая. Ветерок шевелил и пересыпал ослепительно белый, очень легкий (как пенопласт, подумала Лита) мелкий песок. Солнце светило так, что невозможно было открыть глаза, стоя лицом к нему. А если разгрести верхний — очень тонкий — слой песка, то оказывалось, что под ним земля, гладкая и прозрачная. В темной глубине этой стеклянной толщи внимательно, не мигая и не шевелясь, смотрели на Литу чьи-то нечеловеческие глаза. Множество глаз. И множество улыбок, отдельных и независимых.
— Это еще что за берег тертой слоновой кости? — произнесла Лита, когда рыжий отлежался и нашел в себе силы сесть.
— Ты кто? — вдруг испугался рыжий. Видимо, Лита выбрала слишком строгий тон.
— Я Лита, — сказала Лита. — Пожалуйста, будь другом, верни меня туда, откуда взял.
— А ты откуда? — продолжал таращить глаза рыжий.
— Не прикидывайся… Я из русалочьего замка. Но я не русалка… Что, неужели не помнишь?
— Помню, — сказал рыжий. — Но где этот замок — понятия не имею. Я не успел сориентироваться, если ты понимаешь, о чем я говорю. Все произошло так быстро, и я был ранен, и ты…
— Знаешь, кто ты? — сказала Лита сквозь слезы, которые так и не появились у нее на глазах. — Ты дудимул абарат!.. Нет, ты даже не дудимул абарат. Ты — шакон тулумаш, который кидыбит плюштю на здравокально капульной пельвюнешке стрюбнутого дудимула абарата.
Услышав такое, рыжий ощутимо погрустнел и, вздыхая, рассказал Лите свою историю.
ПРО ДВУХ БРАТЬЕВ
Они были сыновьями простого мельника. Жили в провинции Хамелет, что на юге королевства Телмаг. А само королевство располагалось в огромном Каньоне, который с незапамятных времен был в центре Белой Пустыни. Братья с детства были очень дружны, они вместе бегали по лесу, помогали птицам строить гнезда, терпеливо охраняли лягушачью икру, пока не вылупятся головастики, собирали желуди и орехи для голодающих свиней… Но однажды в траве они разглядели тропинку, выложенную странными белыми камешками.
Движимые здоровым любопытством, вполне естественным для их нежного возраста, братья зашагали по тропинке. Она привела их к пещере, куда они, впрочем, не вошли, потому что у входа стоял замшелый и опасный валун. Из вершины его торчали рукояти двух мечей. Братья залезли на валун и попытались выдернуть мечи из его каменной плоти. Но их усилия не увенчались успехом. Мы еще недостаточно сильны, — решили мальчики и побежали к отцу, жаловаться.
Старый мельник, грустно доедая холодный блинчик, открыл братьям секрет. Оказывается, он вовсе не был их отцом. Братья на самом деле были потомками древнего рода, сыновьями изгнанного короля, телмагского государя Вазелунда Пятого, по прозвищу «Особенный». Жена мельника, который скрывал царственного изгнанника в подвале мельницы, не смогла отказать Вазелунду Особенному в его робкой, но недвусмысленной просьбе. И родились у нее в скором времени близнецы, не похожие друг на друга — рыжеволосый Янбур и брюнет Ингьор. Оба, таким образом, являются полноправными претендентами на престол Телмага, тем более, что Вазелунд умер сразу после их рождения, задохнувшись на радостях в мучной пыли.
"А насчет мечей я не знаю ничего, — закончил мельник свой рассказ. — Откуда они там появились, в камне?" — и он взял следующий блилнчик с тарелки и стал его уныло жевать.
Загрустили после этого рассказа братья. Они и не смели мечтать о троне, ведь вместо свергнутой династии Вазелундов правил теперь в Каньоне злой и страшный колдун Темречогрен Э.
Жестокую расправу учинил он над всеми, кто пытался противостоять его власти, и даже самые могущественные и отважные факиры гнали от себя саму мысль о том, чтобы биться с Темречогреном Э.
А пока братья грустили, их приемный отец-мельник неторопливо подавился куском блинчика и тихо умер.
…Однажды снова пошли братья в лес. Было им уже по двадцать два года. И ноги сами привели их к камню. Руки сами схватились за рукоять…
Они и не сообразили вначале, что произошло. А когда всё кончилось, Янбур лежал, уткнувшись носом в траву, и в ушах у него звенело и стрекотало.
Потом он почувствовал под щекой что-то гладкое, холодное. Приподнялся — и увидел, что лежит на мече. Из кустов шагнул Ингьор — темные волосы расстрепаны, руки и лицо расцарапаны. Он сжимал узкий меч с большим сверкающим камнем у основания клинка.
Необъяснимая сила заставила Янбура протянуть руку и взять свой меч. И едва прикоснулся, как Ингьор набросился на него — впервые в жизни братья вступили в схватку.
Янбур отразил удар. Откуда сыновья мельника умели фехтовать? Приемный отец учил их всему, чтобы они были достойны своего высокого происхождения — музыке сфер, танцам с волками, фехтованию, вышиванию и вязанию крючком.
Янбур отбил и второй удар. Лишь когда клинок Ингьора просвистел в сантиметре от глаз Янбура, рыжий потомок Вазелунда Особенного убедился, что братец действительно намеревается его убить.
Когда Янбур устал и не мог больше отражать удары взбесившегося Ингьора, он вдруг ощутил в себе силу вызвать эту колдовскую воронку. Но от Ингьора так легко уйти не удалось — черноволосый брат тоже сумел вызвать воронку. Он стал преследовать его всюду, куда бы Янбур не убегал.
А воронка открывала перед ними широкие возможности, подобно туристическому агентству. По каким только мирам, параллельным и не совсем параллельным, не гонялись братья друг за другом! От Ингьора оказалось трудно оторваться — максимум на два дня. Потом он его выслеживал.
