Непослушными губами она произнесла первое слово заклинания — и тут же вокруг нее стало собираться облачко невыплаканных слез. Она продолжала:
…Прелести горной старухи,
Дети апрелевой Спарты,
Духи бесплатного спирта.
Двери бесплотного страха.
Лица стекают по пальцам.
Кольца мерцают на лицах.
Пальцы застыли на рельсах.
Солнце считаем по кольцам.
Скажут крапленые карты,
Как нам добраться до Спарты?
После этого она опустила голову и немного помолчала.
— Чувствуешь? — спросил ее Лось.
— Да… кажется, — ответила она. — А ты — заметил?
Она подняла лицо, взглянув прямо на Лося.
— О! — сказал Лось. — О! Трижды «о» и еще раз «о»! Теперь в тебе я вижу целеустремленность Красной Шапочки, хладнокровие Карлоса-охотника-на-бизонов, колебания Пятнадцатилетнего Капитана и зеленые перья Кецалькоатля.
— Какой ужас, — устало выдохнула она. — Скорее бы мне имя, чтобы отсечь все нужное от ненужного и все пятое от десятого.
— Ну давай, — согласился Лось. — Первую букву я тебе дарю — «л» послужит весами, на которых ты будешь уравновешивать свои безумства и аргументы.
— А еще буква «т», — вспомнила она. — Иначе я просто не выдержу всех испытаний. Эта буква даст мне соль, железо, озон, ферромагнетики, земляничный дух и тень от яблока, а также уверенную поступь и легкость пуха и пера.
— Но часть от твоей прошлой сущности все же должна остаться — это будет «и», — сказал Лось.
— И, конечно, способность удивляться и удивлять, подниматься и поднимать, доверяться и доверять, останавливаться и останавливать — дай мне белую букву "а".
— Прелестное имя, — сказал Лось.
— И какое же?
— "Лита". Тебе нравится?
— Что-то коротковато.
— Зато похоже на «Аэлита», — сказал Лось и на всякий случай отступил на шаг.
— Тьфу на тебя, — криво усмехнулась Лита.
— А с длинным именем по лесу далеко не ускачешь, — закончил мысль Лось и медленно повернулся вокруг своей оси, тихо переступая копытами.
Лита посмотрела, как он уходит, и попробовала на вкус свое новое, Другое Имя. Потом кисло улыбнулась и побрела, задевая носками кроссовок дырявые желто-коричневые листья.
— Надо же, — думала она. — «Лита»! И надо было мне выбрать именно это имя, именно этого Лося и именно этот Лес!".
2. ОЗЕРО
Второй день пути подходил к концу. При всём при этом Лита была всё еще в самом начале пути, потому что с ней, именно как с Литой, еще ничего не приключилось. При неясном свете вечернего солнца сверкнула под ногами полоса металла.
"Рельсы всегда ведут к воде", — вспомнила Лита и обрадовалась. Теперь она быстро найдет озеро.
Рельсы не всегда шли параллельно. Они петляли по лесу, пересекали друг друга и сами себя, обегали деревья, расходились в разные стороны и снова ложились рядышком. Лита выбрала себе в указатели правый и пошла вдоль него.
Быстро стемнело. По рельсам вдруг пробежала дрожь, какой-то приближающийся издалека звон. В лесных сумерках Лита разглядела слегка светящиеся силуэты — худенькие фосфоресцирующие фигурки мелькали среди темных стволов, то появляясь, то исчезая. Лита отступила и укрылась в зарослях дикого шиповника, с которым всегда чувствовала какую-то родственную связь, уходящую в доисторические времена. И вовремя — по рельсам мимо нее, обдав горячим ветром, пронеслись лесные бродяжки, — они катались на роликах по Петляющим Рельсам в предчувствии ночи. Светящиеся фигурки скрылись в темноте, и Лита вышла из своего укрытия. В воздухе после бродяжек пахло какой-то терпкой травой, зааха которой Лита никак не смогла вспомнить, хотя он всколыхнул в ней детские воспоминания о чем-то долгом, тяжелом и прозрачном. Лита вздохнула и продолжила путь.
Скоро оба рельса стали строго параллельными и вывели Литу на песчаный берег, поросший драным темным кустарником. Рельсы входили в воду и исчезали в глубине озера. Противоположного берега видно не было — туман, сумерки и т. д.
Лита присела у воды на зеленый камень и стала смотреть на поверхность озера. Она была все еще слегка одурманена тем запахом и никак не могла найти в памяти причину — зачем ей нужно было к воде.
Со стороны тростниковых зарослей, дальше по берегу, раздались всплески и какое-то бормотание. Потом из кустов появился высокий загорелый мужчина с мокрыми седыми кудрями до плеч. Он был одет в полосатые (как матрас, подумала Лита) трусы и вытирался вафельным полотенцем, задумчиво глядя куда-то в середину озера — то есть туда же, куда и Лита.
— Это не Рио-де-Жанейро, — сказал он наконец, и Лита узнала его. Это был Кристобаль Колумб. Он всегда открывал здесь купальный сезон, продолжавшийся до января.
— Вы до сих пор убеждены, что открыли Индию? — вежливо поддержала разговор Лита. Она помнила, как в детстве представляла себе Колумба, так и не врубившегося в свое открытие, — старика в длинной ночной рубашке и с чепчиком на голове, который, прислонившись к высокой деревянной спинке кровати, обложенный подушками, сидит и пьет едва теплый чай из белой фарфоровой чашечки. Потом опускает чашку на блюдечко, стараясь не разлить чай по одеялу, и утвердительно кивает головой, объясняя кому-то, кто, как ему кажется, стоит у его изголовья, за легкой белой тканью балдахина, — объясняет, объясняет…
— Дело в том, — сказал Кристобаль, — что это не просто Индия, а обратная сторона ее. Все расчеты подтверждают…
Он замолчал и подозрительно посмотрел на Литу.
— Да вы, милейшая, кажется, уверены, что Земля круглая!
— Ну, — неопределенно ответила Лита, чтобы ее ответ прозвучал ни как «да», ни как «нет». Колумб это так и воспринял.
— Если следовать голосу разума, — сказал он, — то у всего плоского должна быть обратная, то есть другая сторона. Вот у вас два имени, одно — своё, а другое — Другое. И даже если вы мне сейчас станете возражать, что вы не совсем плоская, все равно относительно Земли мои умозаключения верны. Так вот, представьте себе блинчик, на одной стороне которого — Индия. Если аккуратно вырезать ножом ее контур и перевернуть, появится поверхность обратной Индии — а никакая не Америка. Правда, если перевернуть обратно, то снова появится Индия…
Колумб продолжал свои вялотекущие рассуждения, уходя вдоль по берегу и, кажется, вовсе забыл о Лите. А она представляла себе этот блинчик, изрезанный Кристобалем за завтраком, и мысленно обмазывала его сметаной.
Как облаками.
Она и не заметила, как Колумб совершенно удалился и исчез. Взошла луна, за ней вторая и третья. Это было удивительно красиво. Даже скорее удивительно, чем красиво. Лита читала о таком в северных рассказах Джека Лондона. Только там были мороз, льды, снега, и раздваивалась не луна, а солнце.
Потом она снова увидела Кристобаля Колумба. Он был одет в длинное зимнее пальто, шея — обмотана полосатым вязаным шарфом, а на ногах — ботфорты. Он подошел и присел рядом, на песок, тихо вздохнув. Они помолчали вместе.
— Когда-то я хотел написать поэму, — сказал наконец Кристобаль. — Назвать ее "О рельсах петляющих". Издать за свой счет. Чтобы обязательно с фотографией леса и этого озера на обложке. И с химическим составом воды вместо подзаголовка. Пятьсот экземпляров. Раздать друзьям…
Лита не ответила — она по собственному опыту знала, как ранит слово утешения. Она знала и о том, что не сумеет отделить свои пожелания от своих сожалений. Поэтому она спрятала жало своей жалости и не стала ничего говорить. И она вспомнила о ложе лжи, которое ждало ее, распростертое. И полустертые заметки на полях книг, как невидимые губы, шевелящиеся в сознании, шептали — "Убийца!". И жезл зла горел в руке того, кто ждал — вот она обернется, пойдет назад, не решится дойти. Дойти До.
