Утром 9-го сентября мы пошли дальше и в тот же день достигли Можайска. Русский арьергард занял возвышенность на противоположной стороне города, прямо напротив нас. Рота вольтижёров и гренадеров и ещё более сотни солдат из 33-го полка – части авангарда – бесстрашно взошли на гору. Часть армии, все ещё находящаяся в городе была поражена, наблюдая, как несколько эскадронов кирасир и казаков выдвинулись и окружили вольтижёров и гренадеров. Но те, как будто заранее зная об этом, спокойно сгруппировались, построились повзводно, потом в каре и дали залп со всех четырёх сторон по окружившим их русским.

Мы считали их погибшими, учитывая расстояние, разделявшее нас, и понимали, что помощь невозможна. Русский старший офицер подошёл к ним и предложил сдаться. Командир убил его выстрелом в упор. Увидев это, неприятельская кавалерия в ужасе бежала и оставила наших воинов хозяевами на поле боя.[19]

10-го сентября мы преследовали врага до самого вечера, а когда остановились, я был назначен в патруль охраны замка, где поселился Император. Я как раз расставлял своих людей вдоль дороги, ведущей к замку, когда мимо нас, ведя нагруженную лошадь, прошёл польский слуга, хозяин которого был тогда в Императорском штабе. Лошадь была уставшая и измученная. Она упала и отказалась встать. Слуга взял багаж и понёс сам. Едва он ушёл, как наши голодные солдаты убили лошадь. Всю ночь мы пировали, а мяса хватило ещё и на следующий день.

Вскоре прошёл Император в сопровождении Мюрата и одного из членов Государственного Совета. Они шли в сторону главной дороги. Я и мои подчинённые взяли на караул. Император остановился перед нами и лошадью, заблокировавшей дорогу. Он спросил меня, ели ли мы.

Я ответил: «Да».

Он улыбнулся и сказал: «Терпение! Через четыре дня мы будем в Москве, где вы будете отдыхать и хорошо питаться – однако, на худой конец, и лошадь хорошо».

Его предсказание сбылось, в течение четырёх дней после мы прибыли в этот город.

На следующий день (11-го сентября) и позже, была прекрасная погода. 13-го сентября мы спали возле красивого монастыря и нескольких других прекрасных зданий. Было ясно, что столица близко.

14-го сентября мы выступили очень рано. Прошли мимо оврага, где русские начали делать редуты для защиты, и сразу после этого очутились в большом лесу из берёз и сосен, где обнаружили прекрасную дорогу. Теперь до Москвы было уже совсем недалеко.

В тот день я шёл впереди, в авангарде из пятнадцати человек. Через час колонна остановилась, и я увидел солдата с левой рукой на перевязи. Он стоял, опираясь на своё ружье и, казалось, ждал кого-то. Я сразу узнал в нем одного из моих земляков из Конде, с которыми встречался в Витебске. Он стоял там, в надежде увидеть меня. Я подошёл к нему и спросил про его друзей. «Им хорошо, – ответил он, ударив о землю прикладом ружья, – они все умерли на поле чести, как говорится, и были похоронены в большом редуте. Их разорвало картечью». «Ах, сержант, – продолжал он, – никогда не забуду эту битву – настоящая бойня!»

– А вы? – спросил я, – что с вами?

– Ах, это! Пустяк, пуля попала между локтем и плечом. Присядем на минутку, и давайте поговорим о наших бедных товарищах и молодой испанке, нашей маркитантке.

Вот что он мне рассказал:

– Мы бились с семи утра, и тут ранило генерала Кампана, нашего командира. Офицер, занявший его место, был также ранен, а потом и третий. Пришёл четвёртый. Из Гвардии. Тут же, приняв командование, он приказал барабанщикам бить сигнал к атаке. Вот как наш полк (61-й) был уничтожен картечью, вот как погибли наши друзья, редут взят, а генерал ранен. Это был генерал Анабер. Во время боя я получил пулю в руку, но тогда не заметил этого.

Вскоре моя рана так разболелась, что я пошёл к врачам, чтобы извлечь пулю. Я прошёл совсем немного и встретил молодую испанку, нашу маркитантку: она плакала. Ей сказали, что почти все барабанщики полка убиты или ранены. Она сказала, что хочет увидеть их, чтобы помочь им, чем может. И потому, несмотря на сильную боль в руке, я решил сопровождать её. Мы пошли туда, где было больше всего раненых: одни шли, страдая, медленно и с трудом, других несли на носилках.

Дойдя до большого редута, места этой бойни, она зарыдала. Но, увидев разбитые полковые барабаны, засыпанные землёй, просто обезумела. «Вот, друг мой, здесь! – воскликнула она, – они здесь!» Да, это были они, с переломанными руками и ногами, тела, разорванные картечью. Обезумев от горя, она ходила от одного к другому, нежно разговаривая с ними, но никто из них не слышал её. Некоторые, однако, до сих пор подавали признаки жизни – тамбурмажор, которого она называла отцом. Она остановилась возле него, стала на колени и приподняла его голову, чтобы дать ему немного коньяка. Именно в этот момент, желая вернуть себе редут, русские пошли в атаку, и снова началась стрельба. Вдруг испанка закричала от боли – пуля попала ей в левую руку, раздробила ей большой палец и вошла в плечо умирающего, которого она поддерживала. Она потеряла сознание. Я попытался поднять её и отнести к обозу и врачам. Но только с одной здоровой рукой у меня не хватало достаточно сил. К счастью мимо пробегал кирасир. Он ни о чем не спросил, сказал только: «Быстрее, надо спешить – это опасное место». И, правда, вокруг нас свистели пули. Без всяких церемоний он поднял молодую испанку и понёс, как ребёнка. Она по-прежнему была без сознания. Через 10 минут, мы были в лесочке, где находились палатки медицинской службы гвардейской артиллерии. Здесь Флоренция пришла в себя.

Ларрей, Императорский хирург, ампутировал ей большой палец и очень ловко извлёк пулю из моей руки, так что я снова чувствую себя хорошо.

Вот что я узнал от Дюмона из Конде, капрала – вольтижёра 61-го полка. Я взял с него обещание встретиться со мной в Москве, если мы там остановимся, но я больше никогда ничего о нем не слышал.

Так погибло двенадцать молодых людей из Конде в знаменитом сражении под Москвой 7-го сентября 1812года.

Конец небольшого обзора о нашем марше из Португалии в Москву.

Бургонь,[20]

Экс-гренадер Императорской Гвардии, кавалер ордена Почётного легиона.

14-го сентября, примерно в час дня, пройдя через большой лес, мы увидали вдали возвышенность, и через полчаса достигли её. Авангард, уже взобравшийся на холм, махал руками знаки отставшим, крича им: «Москва! Москва!» Действительно, впереди показался огромный город – в нем мы рассчитывали отдохнуть от утомительного похода, так как мы, Императорская Гвардия, прошли, по сути, без отдыха более 1200 лье.[21]

Это был прекрасный, по-летнему тёплый день: солнце играло на куполах, колокольнях, позолоченном убранстве дворцов. Многие, виденные мною столицы, Париж, Берлин, Варшава, Вена и Мадрид, произвели на меня впечатление заурядное, здесь же другое дело: в этом зрелище, для меня, как и для всех других, заключалось что-то магическое.

Забылось всё – опасности, труды, усталость, лишения, и думалось только об удовольствии вступить в Москву, устроиться на удобных квартирах на зиму и заняться победами другого рода – таков уж характер французского воина: от сражения к любви, от любви к сражению. Тем временем, пока мы любовались городом, пришло распоряжение одеться в парадную форму.