Они были знакомы, и доктор знал, что пишет и что думает Камский. Когда, волнуясь и спеша, Камский рисовал картину галлюцинации, он с удивлением заметил, что не верит в то, что это была галлюцинация. Страх наполнил его мозг шевелящимся холодом, мучительным и болезненным ощущением близкого сумасшествия.

Серые глаза смотрели на Камского спокойно и уверенно, точно доктор, как по коридорам разрушающегося, но хорошо знакомого ему дома, шел по всем изгибам больной мысли; И когда Камский замолчал, он стал задавать короткие и как бы случайные вопросы, из которых незаметно, но неуклонно стало выясняться, что Камский давно болен и что болезнь лежит в самом характере его мысли, направившейся в область, недоступную точному мышлению и расплывшуюся там, потеряв точку опоры, необходимую для правильного хода жизни.

Было похоже, как будто стальная, идеально чистая и точная счетная машина ровно и неуклонно откладывает неотвержимую формулу.

Камский сидел на холодном кожаном кресле и чувствовал усталость и головокружение. Растерянная мысль его, которая прежде вырвалась бы из каких угодно тисков, слабо билась среди точных цифр, выстроенных доктором в стройную колонну. Он думал, что доктор не прав, что работа его была именно тою, которая должна наполнять жизнь человека, но так же ясно видел он теперь, что болен. Наросший вдруг страх и сомнение стали бледнеть и расплываться в том, что это было не раз, и этот рыжий спокойный человек знает все эти явления, как самую обыкновенную и несложную историю. Это была галлюцинация его больного мозга, но это не пугало, а, напротив, успокаивало Камского. Что-то, чего не могло принять существо его, уходило прочь, и все становилось просто и ясно: какая-то частица механизма попортилась и работает неправильно.

Красные сочные губы доктора продолжали говорить.

— Вы страшно переутомлены своей напряженной и однообразно направленной мыслью… Вам, следует на время оставить работу и ехать куда-нибудь на чистый воздух, солнце и покой.

— Значит, это была обыкновенная галлюцинация? — задумчиво переспросил Камский.

— О, да! — произнес доктор так, что у него вышло похоже на немецкое «о, йя». — И чего вы хотите? Мысль, постоянно посылаемая в пустоту, должна же чем-нибудь питаться. Она питается воображением и перегружает его до странных снов и болезненных видений.

— Снов? — повторил Камский раздумчиво. Доктор посмотрел на Камского так уверенно, и широкие кисти его рыжих рук лежали на белых коленях так спокойно, что Камский почувствовал к нему полное, немного детское доверие и рассказал свой сон, совершивший переворот в его настроениях.

И это доктор выслушал, не выказывая особого интереса. Видно было, что ему известны и не такие кошмары и что суть и происхождение этого странного сна для негр имеют короткий и определенный смысл.

— Йя, — сказал он, помолчав, — это совершенно понятно. Болезнь идет, прогрессируя, как всякая болезнь. Сначала головные боли, потом сны, потом галлюцинации зрения, потом слуховые и так далее. Это, если хотите, шаблон, но… — В глазах доктора мелькнуло что-то живое, как будто ему пришло в голову нечто, что ему хотелось сказать и чего нельзя было высказывать. Легкая борьба выразилась на его лице, и доктор сдержанно и негромко, как бы немного в сторону, спросил: — Однако скажите мне, почему вы, придавая такое значение своему сну, не верите в материализованного духа? Это, если хотите, нелогично.

Разнообразные чувства возникли в Камском, и некоторое время он молчал, чтобы овладеть ими. Прежде всего его уязвил тон доктора, в котором, как ящерица в траве, скользнула насмешка; потом он подумал, что доктор чего-то не понимает, но чего именно, сразу не мог решить. По внешности доктор прав, и он не имеет никакого основания считать явление галлюцинацией. Но он никогда не верил в возможность сношений с загробным миром. Тайные силы могли воздействовать на душу человека, но не мертвецы вставать из могил. И в то же время Камский понимал, что ставить пределы беспредельной возможности он не может.

— Это совсем другое, — пробормотал Камский, поморщившись и глядя в сторону.

Душевные колебания были мучительны и раздражали его, но из самых глубин существа подымался какой-то неодолимый протест, стихийно выталкивающий всякую мысль о признании призрака. Это было и понятно и не понятно одновременно, и Камский разрешил болезненную комбинацию несовместимого тем, что сказал себе:

— Что я ему стану объяснять?.. Все равно не поймет!

Но доктор уже сам овладел собой, и на его здоровом рыжем лице явилось прежнее выражение уверенности и спокойствия.

— Прежде всего вы сами должны бороться со своей болезнью. В сущности говоря, вы напрасно так испугались своего видения. Этим испугом вы только придали ему силу, которой оно не должно было иметь, если бы вы отнеслись с известным самообладанием. Что такое галлюцинация? Продукт собственного воображения… Испугаться галлюцинации — все равно, что испугаться собственной тени. Надо не пугаться, а бороться… На вашем месте я бы заговорил со своим призраком, и именно о том, что, очевидно, составляет скрытую причину его возникновения… Тогда произойдет что-нибудь из двух: или спокойствие ваше, так сказать, механическим путем уничтожит галлюцинацию, или ваше воображение не даст вам ответа, и тогда призрак развеется, как дым, потеряв пищу, необходимую для его существования.

Когда Камский уходил, доктор проводил его до дверей и, на мгновение опять изменяя своему ледяному спокойствию, сказал:

— Вот ваша мистика!.. Это яд, способный производить ужасные разрушения в человеческой психике… Вы не хотите ждать, пока наука, в которую вы же сами верите, откроет вам точным путем тайны жизни и смерти, и предпочитаете строить не подлежащие никакому критерию гипотезы, только расстраивающие мозг.

Странная сложность мыслей была результатом визита к доктору. Окончательно убежденный, что сделался жертвой болезни, Камский вдруг начал ловить себя на смутных предположениях. Казалось, какая-то невидимая сила, неотступно боролась в нем с инстинктивным отталкивающим протестом, и душа Камского металась среди борющихся стихий как былинка во мраке бури.

Галлюцинация повторилась в тот же вечер.

Точно так же в наступившей кристально-чуткой тишине пронеслось нечто, волнующее сердце непонятной тревогой, и вне определенного момента перед Камским уже сидел его умерший друг.

— Итак, ты не веришь в то, что я не галлюцинация, не бред твоего расстроенного воображения, — говорил призрак, и голос его был так слаб и глух, как будто приходил издалека, сквозь запертые двери. — Ты, такой смелый и умный человек, хочешь лечиться от истины, которая составляет мечту всего человечества, в которую ты всегда инстинктивно верил и которая сама приходит к тебе!.. Неужели ты не понимаешь всего ужаса своей слабости?..

Крепко сжав руки, чтобы не поддаться ужасу и дрожи, Камский, выпрямившись, сидел на своем месте и широко открытыми глазами смотрел на призрак. В его горящем мозгу в хаотически-безумном вихре проносились тысячи мыслей.

— Вот ты даже и веришь, что я не бред, — отвечая его мыслям, тихо говорил призрак. — Глубины твоего ума чувствуют близость великой тайны… Что же стоит между нами? Ты веришь в верховную силу и загробную жизнь, отчего же ты не веришь, что я пришел оттуда?

— Потому, что ты и действительно мираж, — молча отвечал Камский, с невероятным усилием овладевая слабеющей мыслью. — Это глупо… выходец из загробного мира в пиджаке… воплощение лишенного плоти… Детский вздор!

— Друг, — сказал призрак, и нечеловеческая грусть прозвучала в его тихом голосе, — а что если то, что ты всегда считал нелепостью, и есть правда?.. Ведь всякая гипотеза о загробном мире, как бы она прекрасна и сложна ни была, так же висит в воздухе, как и самая детская фантазия библейского пророка… Что бы ни предположил твой ум, он может ошибиться, а то, что тобой отвергнуто, может оказаться истиной…

«Это я сам говорю!» — подумал Камский.