Йоко смотрела с кровати, не моргая.

— Я вот что подумал, — пробормотал Леннон, слегка смутившись от ее пристального взгляда. — Может, ты знаешь русский хоть немного?

— Махатма! — сказала жена, указав на значок с Ильичом.

— Махатма, — согласился Джон. — Могла бы ты перевести наш разговор?

— Молчи! — вдруг отрывисто скомандовала Йоко.

Джон умолк, подавившись последним словом.

— Прыгай! — разрешила жена.

Встала с постели и накинула на себя атласное кимоно.

Джон прыгнул раз, прыгнул два. Видя, что Йоко пошла вниз, перестал прыгать и увязался за ней.

Вместе они спустились на первый этаж. Энтони сидел на единственном стуле, случайно попавшем в прихожую из вещей, сваленных в соседней комнате. Мальчик переминался с ноги на ногу, все так же идиотски улыбаясь.

Йоко внимательно вгляделась в его черты.

— Он — русский? — робко спросил Джон ее мнения.

— Он — голодный, — ответила жена. — Накорми!

— Тогда пошли на кухню, — смирился Леннон.

Он лишний раз поймал себя на мысли, что без Йоко, скорее всего, прогнал бы мальчишку восвояси или сдал его полисменам. Что было бы несправедливо, — коммуниста сдать «бобби» мог только фашист. А Джон не хотел быть фашистом, хотя временами выглядел хуже их.

Вчетвером они прошли на темную кухню. Плита была залита какой-то застывшей гадостью. В холодильнике трещали сугробы, среди которых виднелись пачка кукурузных хлопьев и распечатанная бутылка молока.

Леннон не смог отыскать посуды, вспомнив, что вчера вечером расколошматил целый сервиз, — ему показалось, что рисунок на фарфоре смеется и строит рожи. Поэтому он поднял с пола миску для кошки, ополоснул ее под краном, наложил хлопьев и поставил перед пареньком.

— Ты извини за бардак. У нас ведь — Британия, а не коммунизм.

Чтобы подбодрить, взял наложенных хлопьев и запихнул себе в рот.

— Полюшко-поле! — вдруг пропела Йоко на неизвестном языке.

Голос ее был высокий и пронзительный, как у безумного ребенка.

— Полюшко, широко поле! — подхватил мальчишка хрипло и неуверенно.

— Да, — сказала жена.

— Русский? — ужаснулся Леннон.

Йоко встала из-за стола.

— Люби! — бросила она Джону.

И направилась в спальню.

— Нужно позвонить Дереку! — нашелся наконец Леннон. — Ты ешь, ешь!обратился он к гостю. — Скоро поедем в ресторан!

Подошел к тумбе, имитирующей греческую колонну, только вместо головы Сократа на ней стоял телефонный аппарат. Набрал номер офиса.

— Дерек?! Дерека Тэйлора мне, срочно! Это Леннон, Леннон! — заорал он в трубку.

— Джон, это ты? — наконец-то раздался испуганный голос пресс-секретаря.

— У нас проблемы! — крикнул хозяин.

— Какие?

— Йоко выкинула! — сказал Джон.

— Что выкинула? — осторожно спросил пресс-секретарь, готовый ко всему.

— Номер.

— Понял, — ответил Дерек, подозревая в словах Джона тайный смысл. Врача вызвал?

— Вызвал пожарных.

— Для чего?

— Чтобы потушить поместье.

— Так у вас еще и пожар?! — не поверил Тэйлор.

— Сгорело все. Но не это главное. У меня — парень из России!

— Погоди, погоди! — пробормотал пресс-секретарь. — Давай по порядку. Значит, поместье…

— Оно в прошлом. Меня сейчас волнует русский парень. Что с ним делать? Сдать в полицию?

— А документы у него есть? — осторожно спросил Дерек.

— Документы у тебя есть? Паспорт? — оторвался от трубки Леннон.

Паренек что-то замычал и затряс головой, уловив последнее слово.

— Он не понимает, — сказал Джон в трубку. — Это все Буга виноват!

И в душе шевельнулась, как волна, ненависть к бывшему партнеру.

— При чем здесь Пол? — не понял пресс-секретарь.

— Он сочинил песню про Советы! И теперь русские хотят взять меня в плен!

Дерек Тэйлор скептически хмыкнул на другом конце провода.

— Извини, Джон… Но вспомни про письмо, которое я сочинял по твоему поручению!

— Какое письмо? Что ты плетешь?

— Письмо в Россию!

— Письмо? Не помню, — пробормотал Леннон, не ухватывая сути вопроса.

Пресс-секретарь замялся и после паузы на всякий случай спросил:

— Съемка на сегодня не отменяется?

— Не отменяется, — мрачно выдохнул Джон.

— Я постараюсь привезти с собой переводчика!

Леннон, не прощаясь, положил трубку на рычаг.

Некоторое время он смотрел на поедающего кукурузные хлопья мальчика, соображая, что имел в виду Тэйлор, говоря о каком-то письме. Но погреб памяти не открывался, и Джон решил не ломать замок фомкой.

— А в России, у вас что? Что у них? — спросил Леннон у Энтони, подыскивая тему для разговора.

— Балет, — подсказал шофер.

— Балет, — подтвердил Джон с облегчением. — Все — коммунисты и все голые. Ведь это клево, да?

Гость скривился, как будто съел муравья.

— Зыкина? — бухнул наугад Леннон.

Это имя он слышал с пленок, которые принес однажды в студию Пол. Голос у певицы был сильный, непривычный и дикий. Тогда же родилась идея записать с ней что-нибудь совместно, но дальше обсуждения дело не пошло.

— Кобзон, — мрачно произнес парнишка незнакомое слово.

— Зыкина — во! — и Джон поднял большой палец вверх. — А битликов-то хоть вы слушаете?

На этот раз большой палец поднял в восторге гость.

Леннон деланно скривился.

— Ну и зря. Битлики свое отыграли, — пробормотал он. — За мир нужно бороться, а не битликов мурлыкать!

— Все, что вам нужно, это любовь! — довольно сносно произнес по-английски парень название известной песни.

— Ладно, ладно, — отмахнулся Леннон. — Ты последи за ним, — обратился он к Энтони, — пусть помоется, приляжет… Часа через полтора Дерек привезет мужиков. Может, и переводчика добудет!

Джон ушел с кухни, чувствуя нестерпимую головную боль.

Проковылял в комнату со «Стейнвеем», открыл белую крышку и вытащил из рояля заранее скрученный косячок. Эти косячки хранились у него в самых неожиданных местах, и расчет был на то, что полиция, обнаружив часть, не обнаружит всего, — что-нибудь останется, например, в том же рояле, в старом ботинке или в устройстве сливного бачка.

Сладкий дымок был подобен глотку кислорода. Взбодрившись, Леннон взял на рояле давешний аккорд из своего импровизированного «днища». Потом другой, третий, пытаясь сложить гармонию…

Почувствовал, что за спиной кто-то стоит.

Русский паренек, все еще не сняв своего зипуна, зачарованно слушал его, застыв посередине пустой комнаты.

— Вали отсюда! — посоветовал ему Джон. — Нет вдохновения. Чего тут слушать?

Мальчик, как привидение, подошел к роялю. И вдруг довольно сносно взял тихий минорный аккорд, звучащий диссонансом к проигранной хозяином теме. Пальцы у паренька были грязные, с давно не стриженными ногтями, под которыми застряла земля.

— Ну и что? — спросил его Леннон. — К чему это?

Гость молчал.

Джон, пожав плечами, снова взял свой мажор.

Паренек тут же повторил ранее сыгранный им аккорд. От такого резкого сочетания мажорной и минорной тональностей предполагаемая, еще не отделанная мелодия резко вошла в пике, словно подбитый зениткой истребитель.

— А если так? — спросил Джон, ударив по нижнему «ми» и заставив рояль загудеть.

Мальчишка радостно закивал.

— Может быть, — пробормотал Леннон. — Может быть…

Дерек Тэйлор приехал в Титтерхерст на небольшом автобусе около трех часов дня. Кроме мрачного Пола и жизнелюбивого Рича, который вынужденно разыгрывал свой наив, полагая, что это качество спасет его и группу в трудную минуту, пресс-агент привез с собою какого-то посольского клерка, знавшего немного русский и вызвавшегося помочь знаменитостям в их затруднительной ситуации. Всю дорогу клерк болтал с фотографом, обсуждая королевские скачки, происходившие здесь же, в Аскотте, и тем доводил Пола до белого каления. Но как человек светский Буга почти не выдавал своего бешенства и лишь бледнел, словно мертвец, время от времени барабаня пальцами по стеклу. Тогда двое болтунов уважительно замолкали, подозревая, что Маккартни обдумывает очередную бессмертную мелодию. Харрисон ехал сюда на собственной машине, поскольку он был заядлый автолюбитель и брезговал садиться в чужой автотранспорт. Но умный Дерек подозревал в этом отговорку, — Джорджу не хотелось ехать в одном автобусе с Полом, с которым он фактически не разговаривал уже около полугода. Даже на записи новой пластинки они общались в основном взглядами, благо, десять с лишком лет, проведенных вместе, позволяли это делать.