— Лягушка по лужам прыг-прыг! Бульдог по лужам прыг-скок! А у бульдога-то лапа на перочинных ножах! А морда его кирпича просит! заголосил вдруг Джон, встал на четвереньки и, словно лягушка, запрыгал в глубину студии к дальнему усилителю. Добравшись до корпуса черного «Вокса», он рухнул перед ним на пол и, свернувшись в эмбриональной позе, затих.

Маккартни взял аккорд на «Блютнере».

— Лягушка по лужам прыг-прыг! — грубо пропел он, делая голос подчеркнуто хриплым, как у чернокожего блюз-певца. — Бульдог по лужам прыг-скок!

Здесь он изменил тональность, сделав ее выше…

— А у бульдога-то лапа на перочинных ножах… Как дальше, Джонни? спросил он.

Но Леннон молчал, словно умер.

— Морда его кирпича просит! — напомнил Харрисон и внезапно захохотал.

— …и морда просит кирпича! — допел Маккартни и пробормотал сам себе: — Ну, это мы изменим. Защитники животных обидятся… Например, «И морда у бульдога так себе!».

— Это у тебя морда так себе! — сказал Харрисон, продолжая смеяться.

Его тяжелое безысходное настроение неожиданно улетучилось. В лопатках и животе возникла легкость, будто в детстве, когда ты сбегаешь с горы на зеленый луг…

У Джона, лежащего возле усилителя, затряслись конечности. Послышался тихий и подозрительный звук льющейся воды.

Харрисон и Маккартни тревожно переглянулись.

— Проконтролируй! — коротко приказал Пол. — Нужно найти интродукцию к этой лягушке, — и он снова погрузился в мир рок-н-ролльных квадратов, перебирая аккорды и гармонии, словно мысли в голове.

Джордж тихонько подошел к лежащему в углу телу, наклонился над ним, принюхиваясь.

— Мистер Леннон опростался, — торжественно сообщил он.

— Чего? — удивился Маккартни и даже перестал играть.

— Джон Уинстон Леннон обмочил студию, — пояснил Харрисон.

Пол хлопнул фортепьянной крышкой, потеряв терпение. Решительно пошел, наклонив голову вперед, как молодой бычок.

— Ты что себе позволяешь? — сказал он глухо. — Это тебе ведь не писсуар, не ванная! Это храм искусства, черт побери! Мы здесь рубим колоссальные бабки! Если не можешь сдерживаться, то ходи с горшочком! В следующий раз…

Но Маккартни не докончил свою нотацию. Потому что в лицо его ударила струя той же жидкости. Леннон держал в руках маленькую клизму и обильно оросил из нее своего знаменитого партнера.

Джордж снова захохотал и попытался вырвать клизму из рук Леннона. Тот опрокинул Харрисона на спину. Сцепившись и награждая друг друга тумаками, они покатились по полу студии.

— Пошлый клоун! — сказал Пол, вытираясь носовым платком.

— Согласен, — ответил из угла Леннон, тяжело дыша.

— Я, кажется, нащупал в твоей поганой лягушке кое-что… Вот, послушай!

Маккартни присел к фортепьяно и наиграл пришедший в голову мотив.

В это время долго крепившийся в рубке ассистент вышел из своего стеклянного укрытия. В руке его виднелись бутерброды, завернутые в целлофан. Наверное, какая-нибудь заботливая мама сунула их в сумку перед уходом сына в ночную смену.

Леннон жадно схватил их и, развернув, смачно откусил.

— Бледнолицый брат! — страстно произнес он с набитым ртом. — Спасибо тебе, бледнолицый брат! Джон Большое Яйцо будет служить тебе верой и правдой!

Встал на колени и поцеловал ботинок ассистента. Тот, покраснев, как девица, попятился к своей кабине.

— Ты будешь работать или нет? — терпеливо спросил Маккартни.

— Через пять минут, — спокойно ответил Джон.

Он дожевал бутерброд, смахнул носовым платком крошки с подбородка и присел на стул рядом с Маккартни:

— Теперь я готов!

— Тогда слушай, что получилось!

И Пол быстро наиграл ему «лягушку».

— Текст — дерьмо, — кратко сообщил Леннон.

— Но ведь это твой текст, Джонни!

— Нет, Буга. Моего текста ты еще не видел!

Леннон схватил ручку и бумагу, заранее приготовленные в студии, начал быстро писать какие-то крючки, обозначавшие буквы…

— …лягушка и бульдог должны быть одним лицом, — процедил он сквозь зубы. — И называется он — бульдоляг. Бульдоляг, мокнущий под дождем… Эй, бульдоляг!

Ручка его быстро ставила неудобочитаемые знаки…

— Ножички на лапах оставь, — попросил Харрисон. — Хорошо ведь!

Джон кивнул.

— Какая рифма на бульдоляг?

— Приляг, — предположил Джордж.

— Дурак, — сказал Маккартни.

— Напряг… А! Не надо никаких рифм! Кто теперь пишет в рифму? отмахнулся от своих же мыслей Леннон, продолжая марать бумагу.

— И про что все это, Джоннио? — поинтересовался вдруг Пол с тоской.

— Про одиночество, Буга, про одиночество… Бульдолягу мне нечем помочь, и он мне ничем не поможет… Только облает сдуру.

— Годится, — бросил Маккартни. — Сыграем?

Джон положил нарисованный текст на пюпитр.

Схватил гитару и начал нервно настраивать ее, крутя и перетягивая колки. Пол на фортепьяно сыграл ему «соль», потом «ми»… И Джордж продублировал звуки на своей гитаре.

— Ну, с Богом, — сказал Джон. — Неужели получится?

Маккартни тряхнул своими черными, чисто вымытыми волосами, борясь с волнением. В самом деле, неужели получится? Опять? Из ничего? Из дури?..

Он бравурно заиграл интродукцию на фоно, как если б нырял в ледяную воду. Харрисон тут же продублировал ее на соло-гитаре. Включенный неотрегулированный усилитель его инструмента загудел, как реактивный самолет. Но это только подбавило масла в огонь. Леннон фальцетом заорал так, будто перед крещендо не было, да и не могло быть априори никаких дольче и модерато…

Энергия и хаос, слившись в едином порыве, грозили смести студию к чертовой матери. Наверное, на Эбби-Роуд в этот поздний час лопались покрышки и глохли моторы проезжавших мимо случайных машин.

В это время в студию проскользнул длинноволосый носатый человек, похожий на цыгана. Тараща голубые глаза и приоткрыв рот, он с удивлением услышал музыкальный шум, который производили трое его друзей. Легко читаемый ритм этого шума прошил мгновенно его мозг, как электрический разряд.

Вошедший бросился к ударной установке и без подготовки, не разбираясь, что к чему, оглушительно вдарил по всем барабанам сразу. Это уже было непереносимо. Леннон, вздрогнув, пустил голосом петуха и перестал играть. За ним остановились двое других. Однако ударник продолжал лупить по барабанам и тарелкам своего «Людвика». Чувствовалось, что музыки он не слышит и слушать не желает. Для него был важен полученный импульс, который зарядил его основательно и мощно.

— Ты что шумишь? — строго спросил Маккартни в микрофон.

Ударник от повелительного тона мастера очнулся и перестал стучать. Последним жалобно звякнул под его левой ступней хет-чарльстон.

— Я? Ничего. А что, не надо было?

— Я бы на твоем месте поостерегся, — сообщил Леннон, вынимая изо рта жевательную резинку и прилепляя ее к своим же каракулям.

— Ну, я не знаю, — пробормотал ударник, — мне же надо когда-то играть, ведь так?

— Вот в этом и весь вопрос, Рич. Надо ли тебе играть? — иезуитским тоном спросил Пол. — Ты ведь еще не знаешь, что играть. Не разобрался. Не врубился. А уже лупишь в там-тамы и пляшешь у костра. А ведь ничего еще не ясно…

— Тело священника еще не разделано, — подтвердил Леннон.

— И мы еще не знаем. Может, здесь вообще не будет ударных? Может, это будет легкая пьеска, прелюдия в стиле Баха? — продолжал пытать Маккартни.

— Ну, я тогда вообще играть отказываюсь, — сообщил Рич, услышав имя Баха.

— Проконтролируй! — холодно приказал Пол Харрисону.

Джордж подошел к обиженному ударнику, у которого нос от расстройства еще больше распух, нежно взял за руку и прошептал, как девице, на ухо:

— А не хочешь ли ты, Рич, перекурить со мной в коридоре?

— Хочу, — охотно откликнулся тот. — А эти что? Курить не будут?

— Эти уже накурились, — сообщил Харрисон. — Теперь добавят колес — и готово дело!