Нужно сказать, что с ЖЭКами военкомат у нас связи не поддерживает. Вроде должен бы. Школы подают сведения о учениках, но мой лоботряс после 8 классов пошел учиться в московский техникум или как теперь принято колледж. Московскому колледжу до балашихинского военкомата, как… В общем все понятно. Надо идти в военкомат, ставить на учет, добывать справку. Во избежание последствий. Конечно, надо бы самого отправить, но ведь ребенок, ну и что что великовозрастный.

Сидит девочка, что-то пишет, карточки заполняет, наверное важные. Как никак обороноспособность от них напрямую зависит.

– Девушка, – прошу слезно, с видом нижайшей покорности, – мне бы справочку оформить.

– Сейчас сделаем, – говорит девушка и начинает искать материалы на моего сына.

Через минут пятнадцать к поискам подключаются еще две женщины старшего возраста, а затем еще одна совсем пожилая. Выяснив, что он здоров, не инвалид, в горячих точках не бывал, не привлекался, не участвовал, не …, не …, не… мне сообщили, что на учете у них он не состоит и необходимую справку, соответственно, мне выдать не могут.

Я выдвигаю рациональное, на мой взгляд предложение, поставить его на учет и дать мне необходимую справку.

Как бы не так. Оказывается, на учет могут поставить только человека, прошедшего медкомиссию.

Тут я вижу только один выход из создавшейся ситуации.

– Направьте его на медкомиссию, а мне дайте вожделенную справку.

Оказывается медкомиссия распущена до осени.

– Тогда, пожалуйста, запишите его во все какие можно списки очередников на медкомиссию, на постановку, на… и еще куда-нибудь, а мне дайте маленькую справочку о том, что в военкомате моего сына знают, что о нем помнят и при первой возможности поставят на учет.

– Мы таких справок не даем.

– И что мне делать?

– Идите к военкому.

Иду к военкому. Рассказываю животрепещущую историю о том, что сыну нужна справка о том, что и так далее и все такое подобное.

– Мы таких справок не даем.

– И что же мне делать?

– Ждите осени. Осенью он придет на медкомиссию…

– А если медкомиссия его без повестки не примет?

– Ну тогда и будем думать.

– Но справку сейчас требуют!

– Пусть до осени подождут!

– А если и осенью мне справку не дадут?

– Осенью должны дать.

– А если…

– Все! У меня обед! Закрываюсь!

Не правда ли, очень похоже? Закончилась эта история вполне благополучно. Я от безысходности пошел в ЖЭК. И там молоденькая девушка-паспортистка выписала мне справку о том, что якобы в ЖЭКе произошел пожар, в котором документы допризывников сгорели. К осени все документы будут восстановлены и поданы в райвоенкомат для постановки на учет. Все остались довольны: и военкомат, который оставили в покое, и военная кафедра, которая получила необходимую бумагу, а особенно паспортистка, которой я за труды презентовал здоровенную коробку шоколада

Итак, в армию меня брать отказались. Потянулись длинные дни шаляй-валяйства. В конце концов подошла сессия и я ее успешно завалил. Родители тут же узнали об этом, и отец незамедлительно прибыл за мной. Желания продолжать неудавшийся роман с Институтов Стали и Сплавов у меня никакого не было, и я отбыл домой.

Прошедший год сподвиг меня пойти по гуманитарной стезе. Родители решили дать отпрыску еще один шанс и я выбрал специальность библиотекаря. Родители не противились, рассуждая, что мужчина с такой специальностью всегда будет востребован, поскольку мужчин-библиотекарей в стране, как правило, недобор.

Библиотекарей готовят в институте культуры. Институтов культуры было штуки три на страну. Этого количества дипломированных специалистов для нашей культуры должно было вполне хватить. И я направился в Московский Государственный институт Культуры, который расположился где-то в Химках.

Уже обученный общежитейскому образу жизни, я сколотил небольшую, но активную группу абитуриентов. Днем мы занимались. Вполне серьезно готовились к экзаменам. Двое были после армии и слегка подзабыли то, чему учили их в школе. Поэтому я по доброй воле читал им лекции по предметам сдачи. Порой само собой изложение переходило на современную литературу или поэзию. Стихов я знал множество. И это оживляло изложение материала. Чуть позже мы познакомились с двумя или тремя студентками. Это были первокурсницы, уже перешедшие на второй курс, и работавшие летом в институте. Они всеми правдами и неправдами прибегали на мои доморощенные лекции, а уж я старался изо всех сил, заливаясь соловьем. Сейчас я уже так не смогу. Знаний может и стало больше, но возраст гораздо старше, а в данном случае это большой минус.

В конце концов экзамены подошли к концу. Сдал я вроде бы все успешно, что-то типа две четверки и две пятерки (точно не помню, но где-то так). Оставалось сдать собеседование. Моя пассия из новых знакомых, Лена, всю жизнь везло на Лен, сообщила, что по количеству баллов я могу считаться студентом. Она уже прикидывала, в какие секции мы сможем записаться, когда будем ездить в Москву, где будем брать самые дефицитные книги и что-то там еще подобное и грандиозное. Причем меня извещали о результатах, а в процессе составления всех этих раскладок я участия как-то не принимал.

Наконец долгожданное собеседование. Если других абитуриентов опрашивают двое-трое преподавателей, то мне досталась одна женщина средних лет. Видимо она пользовалась здесь определенным авторитетом и занимала какое-то достаточно высокое положение.

Мы говорили обо всем понемногу. О современной литературе за рубежом и о нашей современной литературе. О писателях-деревенщиках и о партийной прослойке. О Белове и о Кочетове. О Вознесенском и Евтушенко. О фантастике и о реализме. Я заливался как соловей. Иногда подходили кто-нибудь из других преподавателей, немного слушал, кивал головой и отходил. Все было отлично. И неожиданно в пылу красноречия я коснулся армейского вопроса. Армия, общество и армия, личность и армия, я готовился пойти служить и поэтому продумывал все эти вопросы. Ответы у меня уже были готовы.

– Что есть армия? Армия – это аппарат необходимый для функционирования государства, но в то же время, паразитирующий на теле государственной структуры. Армия угнетает личность, нивелирует ее, уравнивает до некоего среднего.

И прочее, и прочее, и прочее…

Она меня молча слушала, не перебивала, не останавливала. А потом, когда я сделал паузу, неожиданно сказала

– А вы знаете, мой сын служит, и ничего, не жалуется…

Я опешил. Какое отношение имеет ее реальный сын, который где-то реально тянет солдатскую лямку, к моим абстрактным рассуждениям об армии вообще! О философском понимании роли армии в современном обществе!

– Вы знаете, я думаю, что если мне придется послужить Родине, я тоже буду добросовестно служить и жаловаться не буду!

– Ну идите! – сказала она

И я пошел. Я собеседование не прошел, но пошел служить. Не сразу, через два с половиной месяца. Я прослужил полгода в Горьковской области, так называемые Гороховецкие лагеря. Я проехал всю Россию от Нижнего Новгорода (тогда Горький) до Читы и Улан-Уде, затем до Наушек, Улан-Батора, Чойра и, наконец, Сайн Шанда. Я прослужил положенные мне два года и еще несколько дней, и никто никогда никаких жалоб от меня не слышал.

Подразделение, в которое ты попадаешь, начиная службу в Советской Армии, выбирают судьба и военком. Если, конечно, ты обычный гражданин России и не владеешь никакими дополнительными благами, как то: блат у военкома, знакомство с заместителем военкома, протекция старшего прапорщика и т. д., и т. п., и прочая, и прочая, и прочая.

В этой области я не являлся обычным гражданином РФ, пользовался протекцией и все такое подобное, потому как отец мой был кадровым военным офицером, прослужившим всю жизнь в строевых войсках, и почти все прапорщики, работавшие в военкомате были с ним хорошо знакомы, так как сами когда-то служили под его командованием. Ну, вот так исторически сложилось. И используя эти личные связи, мой горячо любимый папа наказал личному составу райвоенкомата сделать все возможное, чтобы я попал на службу в самую дисциплинированную, самую строгую, самую образцово-показательную часть во всей Советской Армии, где бы из меня в кратчайший срок сделали нормального человека и отличного солдата, отличника боевой и политической подготовки. И весь личный состав райвоенкомата его клятвенно заверил, что будет сделано все возможное.