– Что вы делаете, Александр Федорович? Прекратите! Мне уже надо домой.

– Разве у тебя есть здесь дом? – улыбнулся он.

– Мне нужно в общежитие! Его сейчас закроют.

– Его уже закрыли! – интеллигентно вздохнул он. – Оставайся у меня! Даю слово, что больше к тебе не прикоснусь.

– Нет-нет! Извините! Я не могу!

Она подцепила ногой босоножку и выбежала из уютной квартиры в темный подъезд. Девушка легко сбежала с третьего этажа и оказалась на улице. Вокруг ни души. В радиусе километра ни единого фонаря. Ну и глухомань! Теперь надо выбираться из этого района. Но как?

Нельзя сказать, что Катя была против того, чтобы мужчины целовали ей колени. Просто она к этому не готова. Ей еще так мало лет. Наконец, она об этом еще не думала. Подумает, когда сдаст сессию.

Она направилась в сторону трамвайной линии, но сбилась с пути. Прислушалась. Не слышно ни трамваев, ни машин. Кругом одни девятиэтажки с черными окнами. И больше ничего. Как здесь люди живут?

И вдруг сзади она четко уловила зловещий шорох. Девушка оглянулась и мельком увидела метнувшуюся тень. Катя испугалась и рванула вперед. Она бежала долго, спотыкаясь в темноте о какие-то кирпичи, лавочки, клумбы, детские песочницы. Она бежала и чувствовала, что кто-то невидимый бежит за ней следом и не только не отстает ни на шаг, но даже испытывает наслаждение от ее ужаса. Катя дважды падала в траву, но молниеносно вскакивала и продолжала бежать. От страха хотелось выть, но выть было бесполезно – вокруг ни души.

И вдруг она увидела свет и мотыльком полетела на него. Это горел фонарь во дворе какой-то маленькой церквушки. Девушка добежала до забора, не останавливаясь, понеслась вдоль него и, когда увидела ворота, облегченно вздохнула. Но радость была преждевременной. Ворота оказались запертыми на цепь. Не раздумывая, бедняжка перемахнула через шершавый частокол, сильно ободрав руки, и понеслась к храму. В ту же минуту она с ужасом услышала сзади деревянный скрип: преследователь тоже перелез через забор. Катя подбежала к храму, взлетела на паперть и принялась с визгом молотить по дверям, чувствуя, как это зловещее некто приближается к ней все ближе и ближе. И вдруг в ту самую секунду, когда она уже хотела оглянуться и взглянуть на преследователя, чья-то сильная рука заткнула ей рот и пригнула голову к крыльцу. Последнее, что она увидела, – это серые кирзовые ботинки со сбитыми носами и ржавыми клепками по бокам, вокруг которых были выцарапаны дурацкие лепестки ромашек…

Студентка очнулась от холода. Вокруг было темно и тихо. И по-прежнему ни души. Девушка лежала на паперти вниз лицом с задранным платьем. Рядом валялись трусики. Ноги были липкими. Катя поднялась и, прихрамывая, направилась к воротам. Она с трудом перелезла через забор, вышла на дорогу и увидела милицейский «УАЗик»…

Милиционеры все поняли без слов. Посадили ее в машину и привезли в участок. Там ей дали телефон. Катя набрала тверской номер родителей и, клацая зубами, выдавила из себя:

– М-мама! З-забери м-меня о-отсюда…

Десять лет спустя утром четвертого октября старший научный сотрудник художественного музея Зоя Михайлова спешила на работу. В тот день она решила явиться пораньше, чтобы завершить опись экспонатов музейного фонда. Накануне как всегда поработать не дали: сначала отвлекли телевизионщики, приехавшие снимать выставку восковых фигур, затем – директриса, приказавшая написать аннотацию к гжельскому фарфору, потом неожиданно явились работники ЖЭУ продувать батареи, и, кроме Зои Павловны, больше некому было проследить за ними в подвале.

Слесари возились с полудня до восьми вечера, при этом опустошили две бутылки портвейна и истоптали своими сапожищами все ковры хранилища, но так и не закончили. Они ушли, слегка покачиваясь, бросив в коридоре грязный чемодан с инструментами, масляный моток проволоки и разводной ключ, величиной с лом. Работники ЖЭУ обещали прийти на следующее утро и продолжить профилактическую работу по подготовке к отопительному сезону, поэтому Зоя Павловна решила завершить свою опись до начала рабочего дня, пока никого нет, пока голова свежая, никто не отвлекает и есть возможность немного сосредоточиться.

Словом, когда Зоя Павловна ступила на крыльцо музея, было без пятнадцати восемь. За это она ручается головой, потому что кинула взгляд на часы, чтобы прикинуть время для работы. Часа и пятнадцати минут вполне хватало не только на перепроверку оставшихся экспонатов, но и на то, чтобы наклеить новые ярлыки на фарфоровую посуду восемнадцатого века. Она нажала кнопку и услышала за дверьми мощный рев музейного звонка. «Это не звонок, это противотанковая сирена. Когда-нибудь у какого-нибудь сторожа случится разрыв сердца, и тогда – прощай, Родина», – подумала она и позвонила повторно.

Но сторож не спешил открывать двери. Либо у него уже случился разрыв сердца, либо ему снилось, что он – броненосец «Потемкин». Зоя Павловна снова взглянула на часы и занервничала. Она раздраженно вдавила палец в черную кнопку, и раскат получился таким тревожным, что сидящие на карнизе голуби в замешательстве взметнулись ввысь. Но и этот душераздирающий звук не вызвал в музее никакого движения. Кто сегодня дежурит? Как пить дать, Локридский. Ох, и не нравился же Зое Павловне этот проходимец Локридский!

Она забарабанила по двери кулаками, и дверь открылась сама собой. «Да здесь не заперто?» – удивилась Михайлова и переступила порог. В вестибюле было пусто, но стоял какой-то неприятный, тревожащий душу запах. «Эх, и задам же я сейчас Локридскому», – подумала она, завернув в сторожевую каптерку.

Телевизор в каптерке работал, но сторожа не было. Значит, куда-то отлучился. Сигнализация была включена. На «Рубине» горели все лампочки. Светилась даже ячейка входной двери, которая по идее должна мигать. Зоя Павловна пожала плечами, выключила телевизор и вернулась к дверям. К датчику входной двери был приляпан пластилином магнит. «Так-так, – покачала головой Михайлова. – Дверь разблокирована, сторожа нет. Заходи, кому не лень и бери, чего хочешь! Ай, да Локридский, ай, да сукин сын…»

Зоя Павловна накинула на дверь крючок, вернулась в каптерку и позвонила в отдел вневедомственной охраны.

– Снимите с пульта музей! – сказала она.

– Снимаем! – ответили на пульте.

Научная сотрудница отключила охранный прибор «Рубин» и направилась к себе в кабинет. По пути предстояла одна неприятная процедура – прохождение через зал с восковыми фигурами. Зоя Павловна не из трусливой категории женщин, однако от этих фигур ей было не по себе. Именно от этих, питерских, а не от других. На ее счету музей четыре раза предоставлял площади различным историческим выставкам с восковыми персонажами, и к ним она всегда относилась спокойно, но эта экспозиция вызывала у нее отвратительные чувства. Здесь были цари, их жены, дети, а также известные государственные деятели. Больше всего Зоя Павловна боялась Ивана Грозного. Глаза у него были совершенно белыми от бешенства, а жилистые паукообразные руки настолько правдоподобными, что казалось – того и гляди схватят за юбку. Сталин также не располагал к эстетствующему умилению. Он смотрел живыми, черными глазами – жестко и недобро, хотя и мимо. Но чем больше в него вглядываешься, тем сильнее создавалось ощущение, что сейчас он выйдет из оцепенения и повернет на тебя свои блестящие зрачки. Берия из-под шляпы и тонких очков смотрел так, что невольно холодело под ложечкой. Даже Николай Первый таил в себе что-то необъяснимо зловещее. Вот кто из экспозиции совсем не вызывал страха, так это Петр Первый. В его облике не было ничего безумного, хотя глаза тоже были на выкате, но смотрели они куда-то очень далеко, Бог знает в какие запредельные дали.

Зоя Павловна не без трепета шагнула в темный зал с восковыми фигурами и, покосившись на Ивана Грозного, прибавила шаг. Пока она шла, старалась не смотреть на восковых царей и государственных деятелей с хитрыми прищурами и жуткими руками, но спиной настолько ощущала их присутствие, что последние метры пришлось бежать галопом.