Жукова прищурилась, улыбаясь кошачьей улыбкой.

– Главное, Распашный клюнул. У него сейчас голод по успеху. Задрав штаны, побежит! Через пару дней я ему позвоню – и он сам поднимет тему. А нет – я намекну и он подхватит! Затем он утопчет Азарского… И через месяц – я тебе обещаю – у меня будет контракт с Румановым!

– Ничего себе! – выдохнула Аля.

Изначального сценария ей было жаль, но перспектива хоть чуточку поработать со звездой была важнее, да и невероятная ловкость начальницы вызывала восхищение. Вертит этими мэтрами, как хочет!

Дворники елозили, отвоевывая окошко у снежной пещеры, а за окошком начал голубеть вечер.

– Вот так! Мотай на ус, учись, как кино делается!.. – сказала Катерина. – А ты, значит, актриса? Я уже забыла…

– Да, это вы же меня к Угловой направили.

– А, да, точно. Учишься? – забыв и это, поинтересовалась начальница.

Аля рассказала, что поступала летом во ВГИК, но не повезло с комиссией, не взяли, будет поступать еще раз, на будущий год.

– ВГИК – он да, медом намазан… Родители не возражают?

– Мама ни слова не сказала, – ответила Аля с понятной лишь ей усмешкой, – а бабушку я два месяца уговаривала. Она думала, у меня это так, хобби…

Автомобиль полз по Садовому и Свирская рассказывала своей начальнице про студию в Ярославле, про спектакли, про самолично сшитое платье Джульетты, про четыре раза на бис… Катерине все было интересно и Аля говорила с охотой: наконец-то Жукова ее оценила!

В снежном коконе было так уютно и хлеб распространял домашний запах.

– Я столько знаю талантливых актеров… половина – хер без соли доедают! Кто спился, а кто… Удача несправедлива.

– А я думаю, мне повезет! – заявила Аля.

– Ну дай бог, – протянула Катерина задумчиво. – Ничего, ничего… поможем тебе как-нибудь, рольку подыщем.

– Правда?! Ух ты!

Аля нервно схватилась за край куртки. Неужели..?

– Ты ведь думаешь сейчас: почему этот Распашный, козел старый, не предложил мне роль, а? – взглянув на Алю, вдруг произнесла Жукова.

Аля, смутившись от такой проницательности, начала было мычать и отнекиваться, но затем воскликнула:

– Нет, вообще-то – да! Почему?! Катерина, ты не смейся, но я и правда отлично играю!

– Как знакомо, – покачала головой Жукова, – я сама такой была. Триста лет тому назад…

Важная продюсерша не смеялась и способности Али приняла без малейшего сомнения. И от ее доверия в груди Свирской разлилось благодарное тепло.

– Ты давай, прекращай верить в сказки. А с ролью мы тебе поможем.

Профиль Жуковой с прямым, идеальных пропорций носом и небольшим ртом был бы слащаво красив – как у дамы с портрета эпохи рококо – если б не тяжелый, почти мужской подбородок, да напряженные скулы, готовые к прищуру. Вблизи было заметно, что Катерине около сорока. Но ее лицо вызывало у Али в сто раз больше симпатии, чем идеальные лица журнальных моделей.

– Значит ты тут одна в Москве?.. Ага, ага… И живешь – как, снимаешь?.. А друзья уже появились?..

Аля охотно отвечала на вопросы. Тем временем они проползли туннель под пересекавшей Садовое кольцо Тверской и снова выбрались на белый свет.

– Друзей – раз-два и обчелся, родных тут нет, бойфренда нет, – подытожила Катерина. – И ты все вечера дома киснешь? Херово! – она задумалась на секунду. – Вот что: у меня есть идея!

И еще не разъяснив, что за идея, она полезла за чем-то в свою алую кожаную сумку.

Райский цветник – вот что это было такое. Только рай не из чинной детской книжицы с пастельными иллюстрациями, а рай-джунгли: вопящий, яркий, с резкими запахами, с дикими красками и прыжками, с волосатыми цветками, жадно заглатывающими порхнувшую мимо добычу, рай с обитателями, распираемыми собственной силой, бьющими из земли соками, своей непохожестью.

Здесь из полутьмы выныривала дива в широкополой леопардовой шляпе, обменивалась символическими поцелуями со змеелицым лысым господином при эспаньолке и скрывалась в полутьме же, волнующейся боками и спинами.

Длинноногий денди в сокрушительно элегантном костюме цвета «пепел розы» обозревал зал, надменно выставив подбородок, а на его локтях повисли, как гигантские украшения, две высоких блондинки в блестящих платьях.

Седой флегматик с мордой кастрированного кота лениво возражал известной телеведущей-истеричке; его запонка, вспыхивавшая драгоценным синим огнем, вторила ритмично бликующим фужерам с шампанским, проплывающим мимо на подносе.

Соблазнительная Дюймовочка в черном мини-платье покачивалась на двенадцатисантиметровых каблуках, заливисто хохоча и показывая розовый язычок специально для фотографа, чуть присевшего перед ней с увесистой мощной камерой.

Юркнул мимо парнишка в зауженных брючках и золотых ботинках яростного луженого блеска. Взмахнул лапищей ражий рыжий политобозреватель в расписной рубахе с розанами и едва не сшиб даму с покорным овечьим лицом, при роскошном изумрудном колье. Прошел на мягких лапках пожилой щеголь-адвокат (бархатный лиловый пиджак, гастук-бабочка в крапинку), игриво поводя глазами. Двое солидных господ в темных костюмах идеального кроя со всем уважением и увесистой грацией прильнули к некоему носачу с одуванчиковой седой шевелюрой, в вязаной жилетке, издалека (но только издалека) похожему на доброго гнома.

Через буйные людские краски прорвалось вспышкой воспоминание: вагон метро, в котором Аля ехала полчаса назад. Пространство, до края заполненное волнами и складками драпа, плащевки и кожи цвета угля, сажи, графита, асфальта, сырой земли, тяжелых комьев, вязко чпокающей ночной грязи. А над ноябрьской чернотой одежды – монотонные лица, все уставшие, с тусклыми, выключенными глазами, с бледными в желтом свете лицами… подобрался вагончик. И трясется вагон, как шейкер: довезти-довести до кондиции, довезти-довести.

Вот оттуда Аля – сюда!

Когда она вошла в клуб, стиснув пальцы, предвкушая, глупо улыбаясь, держась чуть позади летевшей на всех парах Стаси, – словно вся сверкающая туша Ниагарского водопада обрушилась на нее. О, о! Глаза разбежались по сотне дорожек. Дистиллят красоты, концентрат оригинальности и яркости, собранный по капельке с тощих российских полей. Девушки и дамы были так сияющи, гладки, бархатисты, стройны, переливчаты, а мужчины – окружены аурой власти, невидимыми порхающими руками портных, секретарш, маникюрш, запахом денег в пачках и запахами толстых ковров, коллекционного коньяка с нотками ванили и перца, ароматом перелетов первым классом, а еще восхищенным, неизменно радостным шепотком… и все эти запахи, незримые следы, ауры, видимый блеск и платиновый звон сгущались в среду иной плотности – словно, переступив порог клуба, Аля нырнула в гигантский бассейн с шампанским и теперь каким-то чудом передвигалась в нем и даже дышала (отчего все казалось несколько нереальным), хотя дышала не так легко, как привычные обитатели этого водоема.

Жукова – единственная и неповторимая – отдала Але свой билет на открытие модного журнала (и оборвала благодарности, как будто всучила ерунду вроде автобусного билета). В пригласительном значилось «плюс один гость» и Аля, секунду повыбирав между Стасей и Чащиным, переставшим звонить ей после неслучившегося поцелуя, позвала подругу.

Ритмично и гортанно вскрикивала певица из динамиков. О! О! Уау-уау-уау! О! О! Всхлипы жаркого болота. Муар тропических шорохов. Шлепки и хлопки. Внизу, на первом этаже под галереей, в разлетающемся от зеркального шара снеге подрагивали и вились холеные особи, райские птицы, аквариумные красавцы. Тэйкит! Тэйкит! Лавми! Лавми!

– Смотри, как дикторша с первого канала отплясывает!

– Ну дает, старушка!.. Смотри, Аль, вон та модель в зеленом – это чья-то любовница, суперкруть, я не помню, Абрамовича или…

– Петровича?

– О-ох, это же Кристиан Лабутен!

– Кто? Вон та, в платье? Трансвестит, что ли?

– Дура, туфли Лабутен!

– Стасечка, ой, Стася!.. Смотри, там, у колонны. Это не Руманов?