– Ерунда!

– Шахтер этот ваш, как его?..

– Ляхов!

– … Показался мне симпатичным малым. Побольше – таких, и шахта б в гору пошла…

– У него, Ляхова этого, как – с дисциплиной? Обычно, такие люди плохо поддаются общепринятым нормам поведения. В быту и… На производстве. Если же, конечно, не стимулировать их труд…

Снова удивившись проницательности нового директора, Грохов улыбнулся.

– Я вот смотрю, прогульщиков у вас, на шестом, не меньше, чем на других участках, а с планом, в отличие от них, вы всегда справляетесь! Как это у вас так ловко получается? Объясните мне! Честно говоря, углем я занимаюсь не так давно, и не мешало б мне кое-какого опыта поднабраться…

Грохов спокойно выдержал взгляд Тумского, от которого, как он уже, по крайней мере, дважды, убедился в этом, трудно было что-либо утаить.

– Я просто люблю свою работу. Уважаю и принимаю людей со всеми их достоинствами и недостатками. И… Стараюсь, чтобы они получали по труду.

– Ах, вот – как, значит?! По труду!

В голосе Никанора Гомеровича послышалось легкое сомнение.

– А почему из месяца в месяц и из года в год вам утверждают план, как правило, процентов на десять ниже, чем на некоторых других участках?

«И – вправду, дилетант!» – решил про себя Грохов. Прежний директор никогда бы не позволил себе устраивать ему выволочку подобным способом. Во-первых, Горшков доверял его знаниям и опыту. Потому и поручал отрабатывать пласты с запредельным углом падения. Во-вторых, если бы Петр Кузьмич и задался такой целью, то нашел бы для этого более весомую причину. Схватиться с Гроховым на его территории, для человека несведущего являлось делом безнадежным. Невольно сравнивая прежнего директора с тем, что восседал теперь на его месте, Гаврил Михайлович в досаде прикусил губу. Горшков хоть и не распространял вокруг себя такой приятный запах, был с виду мешковат, а в обращении прямолинеен и груб, зато за шахту болел душой. А этот…

Выйдя от Тумского, Грохов направился на участок.

Свой самый первый день в шахте Гаврил Михайлович запомнил на всю жизнь. Запомнил не потому, что хотел этого. Скорее, наоборот. Ведь, во всем, что случилось тогда, наверное, отчасти был повинен и он сам…

– Справишься? – спросил Поддонов, строго и требовательно глядя на него.

Как Грохов мог ответить «нет»? Дело в том, что мастер участка в тот день не вышел на смену, внезапно захворав. И Гаврилу в первый же наряд пришлось его заменить. Шахтеры с добродушной улыбкой подбадривали новичка.

– Да, справится, начальник! Институт, как никак, закончил…

Но, похоже, Поддонов больше переживал не за то, что бригадир Дилан, и его орлы не совладают с какой-нибудь проблемой. Мужикам не нужен был надсмотрщик. Они и сами всю свою работу назубок знали. По крайней мере, не хуже того, кто им ее поручил. И, вообще, таким палец в рот не клади всю руку оттяпают. Семь потов прольют, а сколько нужно угля отгрузят. Нет, Поддонов, конечно же, боялся за Грохова. Как бы то ни было, тот в первый раз под землю спускался.

– Не боись, Горыч! Мы за парнем присмотрим…

За то, что мужики про меж собой окрестили Романа Егоровича «Горычем», он к ним претензий не имел. Честно сказать, ему это даже немного льстило. Знал даже, что за глаза, то ли в шутку, то ли всерьез, его также называли «Горынычем». Но не потому, что он был чересчур суров с подчиненными и требователен к ним. Просто мужики верили в его опыт и мудрость. Уважали за силу характера, заботу о людях. Поддонов был в авторитете у угольщиков. И своих ребят никогда в обиду не давал. Коли заслужили, так – на тебе, получай под завязку. А провинились, не обессудь. Крепко рублем наказывал. Но человек – не бог. И Поддонов не претендовал на его роль. Хотя под землей, все – по-другому, чем на поверхности. Там иногда предупредить напасть или, на худой конец, вовремя протянуть руку помощи, дорогого стоит! Это все равно, что, помимо всего прочего, ангелом-хранителем на шахте по-совместительству промышлять или с Чертякой Хвостовичем по соседству с его адовым пеклом закуток за отдельную плату снимать. Если за стенкой – тишь да гладь, значит, все – в ажуре. Беспокоиться не о чем! А если шебуршанье какое, свистопляс с вывертами наизнанку или еще чего похуже, тогда ухо в остро надо держать, а то, пиши пропало!

Но в тот день, как назло, и впрямь, все складывалось не особенно неудачно. То ли, пес его задери, нечестивый вмешался в промыслы небес, то ли сами люди чересчур уверовали в себя. Катька десятница4, едва из обрезного5 в темень забоя юркнула, кусок породы ей под ноги попался. Она и кувыркнулась через него. По наклонной аж до промштрека кубарем летела. Забойщики стремглав к ней бросились. На ноги подняли. А та – ни жива, ни мертва. А – потом, взяла да расплакалась, как маленькая дурочка. Горнякам – за работу пора, некогда с ней нянчиться… Так, нет! Дилан давай ее успокаивать:

– Кать, брось хныкать! Ты ж – горняк, а не фифа какая, сопливая, которая только по ресторанам и может шастать! Да, цигарки одну за другой от нечего делать палить…

– Да, она, девчонка – бывалая! Вишь, носом весь забой перепахала, и – хоть бы хны: ни одной царапины! – неудачно сострил один из напарников Дилана.

– Кать, ты не забудь, что мне обещала!

Десятница, вдруг прекратив лить крокодильи слезы, с удивлением посмотрела на молодого ладного паренька, который, слегка сдвинув каску на лоб, с озорством пялил на нее свои бесстыжие глазенки.

– Я обещала?..

– Ну, да! Ты!

– Да, я тебя в первый раз вижу!

– А, разве, мы не с тобой в прошлый раз в тусилове шампанское мороженым закусывали. А, потом в твоем подъезде допоздна обжимались? Ну, ты, я тебе скажу, хороша штучка!

– Вот – брехло! – позабыв про боль в ушибленных локтях и коленях, возмутилась Катька. – Да, ты чо мне здесь по ушам смычком от скрипки елозишь!..

– Да, пошутил я, пошутил! – видя, что десятница, наконец, начала понемногу приходить в себя, признался шахтерик. – А то, может, и вправду на свиданку как-нибудь сходим…

– Пошел ты! – и впрямь рассердилась Катька.

Спохватившись, она поправила съехавшую на бок «канарейку»6 Прибор, по-прежнему, висел на ремне перекинутом через ее плечо. Нажала кнопку, чтобы загорелся индикатор и «птичка» характерно свистнула, показав, что в забое была допустимая норма метана. Но, увы, сладко-певчая не подавала признаков жизни. Видимо, при падении десятницы прибору тоже крепко досталось на орехе…

– Ладно, Кать! – тоном, не терпящим возражений, произнес Дилан. – Ты иди своей дорогой!.. Отметь там у себя, что у нас, тут, все – в норме… А нам шпуры бурить пора. Взрывники, сукины дети, вот-вот нагрянут. Сама понимаешь, время – деньги!

– Но…

– Чо – но? Видишь, твой инструмент не фурычит! Ты нам план сорвешь! Ступай, говорю.

Когда, слегка прихрамывая, десятница, наконец, покинула забой. Дилан огляделся кругом.

– А, где – наш мастеровой?

– Эй, мастерила! – кликнул самый молодой из забойщиков, тот, что так неумело и не вовремя пытался закадрить Катерину.

В это время на входе в забой замаячил еще один шахтовый фонарик.

– Да, я – здесь! – едва отдыхиваясь, ответил Грохов.

– Лесогоны привет передавали?

– Да, все в порядке! Лес на подходе…

– Тогда, дуй по ходку7 на нижний горизонт! Скажешь там, чтобы порожняк приготовили. Скоро уголь сыпать начнем. Да, пусть груз, как следует, считают. За недочет башку им оторву…

Молоденький забойщик провел Грохова в самый конец промштрека и, указав на узкое и темное отверстие рядом с жерлом углеспускной печи8, напутствовал:

– Чеши, парень! Да, не боись! Там, этот червячный лаз местами передавленный, так ты не обращай внимания. Я вдоль и поперек его исходил, так, как самый… Ответственный в бригаде. Теперь – твоя очередь…