По дороге (Роман включил мигалку, и от нас шарахались даже армейские вертолеты) я задал несколько наводящих вопросов и уяснил для начала, что Гольдфарб после очередного развода жил на вилле один, материальных ценностей у него было миллионов на двадцать, что именно взято, пока неизвестно, но что-то взято наверняка, это видно невооруженным глазом.

– Чьим невооруженным глазом? – спросил я.

– Инспектора Соломона, – сказал Роман. – Он производил осмотр места преступления.

Журналистов около виллы еще не было – видимо, не рисковали лететь с такой скоростью, как Роман. Перед виллой стояли две полицейские машины, перегородив проезд, и регулировщик направлял проезжавший мимо транспорт в объезд, по улице Царей Израилевых. Инспектор Соломон оказался детиной под два метра, способным, по-моему, одним взглядом заставить любого злоумышленника самостоятельно надеть на себя наручники. Он тихо доложил Роману обстановку и повел комиссара к дому. Я поплелся следом, хотя меня и не звали.

– Павел, – сказал Роман, обернувшись, – ни к чему не прикасайся, не высовывайся, не разговаривай, смотри глазами.

К сожалению, я не умею смотреть ничем иным, а глазами я видел лишь спину инспектора впереди и путь к возможному отступлению сзади. Пришлось сразу же нарушить инструкцию и высунуться, иначе я мог бы судить о ходе следственных действий лишь понаслышке.

Гостиная меня поразила – нигде в Израиле я не видел прежде такой лепнины на потолке и такого количества картин на стенах. Я не специалист в живописи и могу сказать одно: рамы были очень дорогими. На холстах же, в основном, пейзажи, выполненные в очень реалистической, я бы даже сказал, натуралистической манере – от снежных гор веяло холодом, а в лесу можно было заблудиться. Я сказал «в основном», потому что в четырех самых больших рамах пейзажи отсутствовали – взгляду открывались голые стены. Натурализм, граничивший с примитивизмом.

– Взяты четыре работы фламандской школы, – сказал Соломон, показав на пустые рамы. – Это можно сказать точно, у меня есть список. Очень аккуратно сделано: полотна вынули из рам, а не вырезали.

– Что еще исчезло – кроме картин? – спросил Роман.

– Трудно сказать. Может, дивиди-плейер? Видишь пустое место рядом с телевизором, вокруг пыль, а здесь чисто? Утром придут бывшая жена Гольдфарба и его племянник, им уже сообщили, и можно будет более подробно…

– Входная дверь была открыта?

– Заперта. Ключ лежит на полке над телевизором.

– В двери ключа не было?

– Нет.

– Где тело?

Раздвигая локтями стены в узком коридоре, Соломон направился в комнату, служившую, судя по всему, кабинетом. У меня тоже есть кабинет, но, по сравнению с этим, мое рабочее место можно назвать складом для компьютера и книг. По размерам комната почти не уступала гостиной, на двух противоположных стенах был развешан арсенал холодного оружия, включая турецкий ятаган и секиру. Коллекция, если бы хозяин вздумал ее продать, тянула миллиона на два. Впрочем, лично я не дал бы за нее и шекеля – терпеть не могу острых предметов, о которые можно порезаться.

– Ничего не взято, – сказал Соломон, предвосхищая вопрос Романа.

Я в этом усомнился – если хозяин был убит, убийца мог выбрать любое оружие по вкусу. Вряд ли он потом повесил экспонат на место.

Ошибку свою я понял, когда разглядел тело. Для этого мне пришлось еще раз нарушить запрет комиссара и протиснуться между стеной и инспектором Соломоном, загораживавшим от меня место преступления.

Доктор Гольдфарб лежал посреди кабинета, уткнувшись лицом в светлый ворсистый ковер. На левом боку его клетчатой рубашки расплывалось кровавое пятно. Любой дилетант, насмотревшийся американских боевиков, мог сказать без тени сомнения: в хирурга угодила пуля.

***

Я сидел на стуле у двери и молча следил за «следственно-розыскными действиями». Когда в комнате находились сразу трое полицейских – к Бутлеру и Соломону присоединился эксперт-криминалист Леви, – мое участие выглядело излишним. Но слышно мне было хорошо.

Тело унесли, и вид кровавой раны не мешал размышлениям.

– В момент убийства он стоял у окна, левым боком к двери, – сказал Соломон, – и смотрел в сторону вон той стены.

– Это очевидно, – буркнул Леви, разглядывая поднятый им с пола и приобщенный к уликам сложенный носовой платок, на котором видны были несколько пятнышек крови.

– Грабитель отпер дверь ключом. Он, вероятно, не ожидал, что хозяин окажется на вилле. Вошел, увидел Гольдфарба и выстрелил… Нет, он сначала подошел к Гольдфарбу…

– Это очевидно, – еще раз пробурчал Леви.

– Что очевидно? – не выдержал я.

Бутлер, переводивший взгляд с инспектора на эксперта, хмуро покосился в мою сторону, но все же изволил ответить:

– Цепочка капель крови тянется от окна к месту, где лежало тело. Ясно, что рану Гольдфарб получил, когда стоял у окна. Он не мог стоять левым боком к окну, поскольку тогда не получил бы такую рану, и гильза не могла оказаться там, где мы ее нашли. Лицом к двери или к окну он тоже стоять не мог, иначе непонятно – почему он позволил убийце разгуливать по комнате. Значит, Гольдфарб стоял так, как сейчас стоит инспектор Соломон, убийца вошел, сделал четыре… нет, пять шагов и выстрелил.

– Почему пять? – не унимался я.

– Потому что стреляли почти в упор, – вмешался Леви. – На рубашке убитого следы пороха. Я другого не понимаю. Гольдфарб находился здесь, в кабинете. Убийца вошел в гостиную, так? Он полагал, что на вилле никого нет, и, действительно, в гостиной Гольдфарба не обнаружил. Зачем убийца направился в кабинет? Или – почему Гольдфарб не вышел в гостиную, услышав, как открывается входная дверь?

– Гольдфарб мог и не слышать, если убийца действовал тихо, – предположил Соломон.

– А зачем убийце входить к кабинет?

– Это понятно, – сказал Роман. – В отличие от гостя, хозяин не имел причины соблюдать тишину. Войдя в гостиную и уверенный в том, что вилла пуста, гость…

– Кого ты называешь гостем – убийцу? – осведомился я.

– Называй его как хочешь, Павел, только не мешай… Так вот, этот человек услышал шум в кабинете и пошел посмотреть…

– Вместо того, чтобы улизнуть?

– Так сразу и улизнуть? Он хотел выяснить причину шума, дверь в кабинет была открыта, как сейчас, убийца мог заглянуть, хозяин его увидел…

– И тогда убийца подошел к Гольдфарбу быстрым шагом, выстрелил и вышел, – продолжал инспектор Соломон. – Гольдфарб успел сделать два-три шага к двери и упал посреди комнаты, прижав левую руку к ране.

– А может, стреляли с улицы? – спросил я. – Здесь низко.

– Павел, – раздраженно ответил Роман, – ты же видишь, что стекло цело, а рама закрыта изнутри на задвижку. И гильзу нашли в комнате, а не снаружи.

Естественно, я это видел, но, согласно канонам детективного жанра, обязан был рассмотреть все возможности, включая явно нелепые.

– Покончив с хозяином, – сказал Соломон, – убийца сделал то, зачем пришел: снял со стены картины, вынул полотна из рам, свернул их, а рамы повесил на место.

– Зачем? – спросил эксперт. – Вешать рамы – потеря времени.

– Поймаем – спросим. Возможно, он любит порядок. Потом убийца ушел, заперев входную дверь. Нужно проверить всех родственников и приятелей Гольдфарба, а также прислугу – от кого-то ведь грабитель получил образец ключа…

– Я закончил, – сказал Леви, закрывая свой кейс. По-моему, он мог закончить еще полчаса назад, когда в комнату ввалились санитары с носилками, а перед тем следы затаптывали помощники самого Леви, переставляя треножники с лампами. Насколько я мог судить, собранные экспертом до начала этого светопреставления улики поместились в три пакетика: это были гильза от пистолетного патрона, сигаретный пепел из пепельницы на письменном столе и платок, лежавший на полу и, скорее всего, выпавший из руки убитого. Эксперт снял, конечно, и отпечатки пальцев с ручек всех дверей, не пропустив, кажется, даже дверь в туалет. Резонно: грабитель мог после вынужденного убийства почувствовать кое-какую нужду…