- В третьей роте уже некому продолжать атаку: танки нанесли ей невосполнимые потери. Хорошо, если она удержится на занимаемых позициях...

Если справа от нас, в районе железной и шоссейной дорог, продвижение наступающих заметно застопорилось и каждый метр там доставался после ожесточенного боя, то на левом фланге рота Самойлова и второй батальон ополченцев прорвались к окраине пристанционного поселка и с боем продвигались к станции. Спешно собираю роту, чтобы продолжать атаку. Неожиданно появляется командир батальона. Левая рука его висит на повязке. Лицо выражает крайнее раздражение и усталость.

- Почему остановились?! - кричит он. - Почему не атакуете? Самойлов с ополченцами уже к станции подходят. Надо помочь им.

Выслушав мой доклад, Грязев здоровой рукой взял меня за рукав:

- Очень прошу тебя, Алтунин, поднимай всех, кто может держать оружие, и немедленно выбей противника с переезда. Это поможет и ополченцам, и Самойлову.

Смертельно уставший Грязев тяжело опускается на землю, а мы со Стольниковым готовим людей для новой атаки. Заметив, что он морщится от боли, которую ему причиняет наспех перевязанная сквозная пулевая рана в предплечье, предлагаю ему отправиться в медпункт, но политрук молча покачал головой и побежал в третью роту, чтобы поднять ее в атаку одновременно с нашей.

Получив от Стольникова сообщение о готовности третьей роты к атаке, поднимаю своих бойцов и веду к железнодорожному переезду. Интенсивный пулеметный огонь вынуждает нас залечь. Вдруг несколько позади нас артиллеристы на руках выкатывают 45-миллиметровую пушку и четырьмя меткими выстрелами заставляют пулеметы умолкнуть. Под ружейным и автоматным огнем мы продвигаемся короткими перебежками. Переезд как на ладони. Остались последние, самые трудные метры. Как бьется сердце! Нижняя рубашка горячим компрессом прилипла к телу, гимнастерка потемнела от пота. Перед решительным броском необходима хоть небольшая передышка. Ведь эти метры надо пробежать на максимальной скорости, после чего быть готовым схватиться с врагом врукопашную.

Выжидаю, пока Стольников подтягивает третью роту. Передаю по цепи "Приготовиться к атаке", но поднять людей не успеваю: около восьмидесяти фашистов, подбадривая себя криками "Форвертс!", бегут на нас с винтовками наперевес.

Контратака была неожиданной. Бойцы без команды открывают по противнику залповый огонь В действие вступают пять автоматов и два ручных пулемета. Пулеметчики удивительно расчетливо и метко распределяют короткие очереди по разорванной цепи фашистов. Лишь третья часть их преодолела половину расстояния до нашей цепи, а добежали бы, наверное, единицы. Невольно вздрагиваю, представив, какая участь ожидала нас, если бы наша атака была встречена таким же плотным и метким огнем.

Уцелевшие гитлеровцы внезапно, словно по команде, поворачивают назад. Создался на редкость благоприятный момент для того, чтобы прорваться на переезд. Стремясь не упустить его, прыжком выскакиваю вперед и бегу не оглядываясь. Расстояние до переезда небольшое. Вот и шлагбаум, еще несколько секунд - и я проскочу его. Вдруг откуда-то сбоку под ноги падает граната, полыхнул взрыв, ослепивший меня. По инерции делаю несколько шагов - и проваливаюсь в темную бездну.

Сознание вернулось от острой боли. Сколько времени прошло, определить трудно. Еще светло, лежу на плащ-палатке, которую ползком тащит куда-то боец. Разрывы вынуждают его поминутно припадать к земле. Бой, судя по всему, продолжается.

- Куда ты меня тащишь?

Думал, что я кричу, но вопрос приходится дважды повторить, прежде чем боец расслышал мой слабый голос. Повернувшись ко мне, он радостно кричит:

- Живой, товарищ лейтенант! Живой!

Широкое, покрытое легким юношеским пушком лицо бойца светится лаской.

- Федя! - обрадовался я, узнав в спасителе паренька из белорусской деревушки. - Живой и здоровый?!

- Живой и здоровый! - с гордостью подтвердил Федя. - Нас голыми руками не возьмешь. Бог не выдаст, фашистская свинья не съест.

- Станцию взяли?

- Взяли, товарищ лейтенант. Навалились со всех сторон и побили там фашистов видимо-невидимо. - Помолчав, Федя добавил: - И наших там полегло немало. Товарищ политрук из офицеров один остался, да и то ранен в плечо. Товарищ старшина ранен в ногу... Толстую палку я ему разыскал, шкандыбает потихоньку с ее помощью, ну совсем как мой прадед... Хо-о-ороший человек Мыкола Хведорович, - ласково улыбнулся Федя, - хотел ему помочь дошкандыбать до медпункта, а он говорит: "Ты, Хведор, командира доставь поскорее, а то, не дай бог, помрет". Это он потому, что вы в сознательное состояние не приходили...

- С ротой что? - заторопил я замолчавшего парня.

- Станцию заняли наши... - На мгновение Федя просиял, но тут же печально склонил голову: - Товарищ лейтенант Калинин убит... Товарищ лейтенант Валежников тоже... Товарищ старший лейтенант Папченко скончался от раны.

- А Поливода тяжело ранен? - с тайной надеждой спросил я.

- Помер товарищ Поливода, - тяжело вздохнул Федя и, помолчав, добавил: - Две разрывные пули в живот угодили, целый час мучился.

- А Петренко?..

Вопросы, словно занозы, застревают на языке, который уже не слушался меня. Пытаюсь смахнуть капельки пота, но пальцы почему-то становятся красными. Последнее, что вижу, испуганное лицо Феди - и снова теряю сознание.

"Капитальный ремонт"

Словно сквозь сон слышу мужской голос:

- А с этим что?

- Лейтенант ранен в голову и руку, - отвечает женщина. - Осколком повреждена черепная коробка. Задет ли мозг, установить не удалось: раненый в сознание не приходил.

- Лейтенанта в операционную, немедленно.

Мужчина продолжает отдавать какие-то распоряжения, а я, приоткрыв глаза, пытаюсь определить свое местонахождение. Темно. Тихо шелестит листва. Над головой мерцают звезды. Лежу на чем-то мягком. Где-то я прочитал: "Мыслю - значит, живу". Спешу удостовериться, насколько "жива" моя телесная оболочка. Пытаюсь согнуть ноги - поддаются. Поднимаю поочередно руки - левую, забинтованную, пронизывает боль. Голова налита свинцом, под черепной коробкой будто молоточки по наковальне стучат: "тук-тук, тук-тук..." Скосив глаза, вижу неподвижные фигуры. Слышится протяжный стон. Заметив мои "упражнения", ко мне устремляется женщина в белом халате и косынке.

- Проснулись, лейтенант? - спрашивает она, наклонясь.

- Проснулся, - охотно подтверждаю я.

- Сейчас вас возьмут на перевязку. Постарайтесь больше не засыпать... Ладно?

- Ладно, - обещаю с готовностью, - не буду.

Четверть часа спустя лежу в операционной. Ярко светит электролампочка. Невольно зажмуриваю глаза. Чувствую, как, бережно приподняв мою голову, снимают толстый слой бинтов, пропитанных кровью. От сознания, что это моя кровь, мутит. С трудом припоминаю, сколько литров ее в человеческом организме. Кажется, около семи. Сколько же я потерял? От слабости незаметно засыпаю.

Очнулся на рассвете. С трудом приподнял голову. Чувствую легкое головокружение. Опираясь на здоровую руку, медленно отрываю туловище от ватного матраца, встаю на колени, неуверенно выпрямляюсь. Боясь упасть, робко делаю шаг, второй, третий... Так же осторожно возвращаюсь. В палатку вбегает худенькая девушка в белом халате.

- Что вы делаете, раненый?! - всплескивает она руками, заботливо обхватив меня за талию, строго добавляет: - Вам нельзя вставать.

- Ничего, сестренка, - пытаюсь отшутиться. - Туда, куда царь пешком ходил, я в состоянии самостоятельно добраться.

Медсестра сердится, считая мой шутливый тон неуместным.

- Больше не вставайте, если что понадобится, позовите меня.

- А как вас звать?

- Катя... - И тут же, вздернув курносый, покрытый веснушками носик, поправилась: - Екатерина Ивановна. Буду сопровождать вас в эвакогоспиталь.

Принесли кружку крепкого сладкого чая с бутербродом. Есть не хочется, хотя со вчерашнего утра во рту ни крошки не было, зато чай пью с наслаждением.