Не успел покончить с завтраком, как, запыхавшись, прибежала Екатерина Ивановна.

- Товарищи раненые! - закричала она. - Сейчас начнется погрузка. Первыми грузим лежачих, ходячих потом.

Меня почему-то зачислили в лежачие. Два пожилых санитара подняли меня в кузов грузовой машины, заваленный свежим сеном, и привалили спиной к переднему борту кузова. Рядом посадили старшего сержанта с перебитой ногой. Красноармейца, у которого осколком был задет позвоночник, оставили на носилках. Остальные раненые расположились кто где смог.

Проверив, все ли удобно размещены, Катя звонким голосом скомандовала:

- Поехали!

Водитель осторожно ведет машину по лесной дороге. На каждый толчок раненые реагируют такими выражениями, которых я в свои девятнадцать лет и не слышал. Вскоре тряска прекратилась, машина выбралась на асфальт, и раненые, вытирая вспотевшие лбы, разговорились.

- Кто знает, куда нас везут? - ни к кому не обращаясь, спросил рыжеволосый боец, покачивая руку, уложенную в лубок.

- В гошпиталь, известно, - отозвался тщедушный пехотинец, довольный тем, что остался жив, что какое-то время будет спокойная жизнь, без выстрелов и бомбежек. - Куды же еще?

- В го-о-шпиталь, - передразнивает рыжеволосый. - Ясно, что не на живодерню. А где он находится?

- Из слов сестры, сказанных шоферу, я понял, что везут нас в Дорогобуж, - вступает в разговор черноусый сержант с забинтованной шеей.

- В Дорогобуж? Это сколько же верст трястись?

- Сколько верст, не знаю, - вмешивается худой лейтенант, через раскрытый ворот гимнастерки которого виднелась забинтованная грудь, - а километров сто будет. При такой скорости, как сейчас, к обеду доберемся.

- Если фашист позволит, - замечает старший сержант с перебитой ногой, не спуская тревожного взгляда с покрытого легкими облаками неба. - В любую минуту могут вынырнуть самолеты и... начнется такое светопреставление, не приведи господь. Посмотрите, что творится вокруг...

По шоссе течет непрерывный встречный поток: пехота, автомашины, артиллерия, повозки. По обочине бредут беженцы, нагруженные узлами, мешками. Кто-то ведет за собой упирающуюся корову. Армейские регулировщики, стремясь поскорее пропустить спешащие к фронту автомашины, задерживают транспорт, движущийся в тыл, поэтому наша машина часто останавливается. Во время одной из остановок послышались отдаленные взрывы. Оглянувшись, видим фашистские бомбардировщики. Они сбрасывают бомбы на шоссе. Крики беженцев, бросившихся врассыпную, испуганный рев животных, жалобный плач детей действуют сильнее, чем страх перед самолетами. Из оцепенения нас вывел испуганный голос медсестры.

- Товарищи раненые, - кричит она, откидывая задний борт, - быстрее в поле! Помогите тем, кто не может передвигаться!

Катя ухватилась за ручки носилок, на которых лежит раненный в позвоночник боец, пытается сдвинуть их. Четверо легкораненых помогают ей. Другие стягивают с машины старшего сержанта. Он морщится, вскрикивает от боли. Отстранив лейтенанта, раненного в грудь, и усатого сержанта, старавшихся помочь мне, пытаюсь сползти с машины самостоятельно, но срываюсь и теряю сознание.

Очнулся в редких придорожных посадках. От оглушительных взрывов сотрясается земля, валятся молоденькие деревца. Взглянул на дорогу и ужаснулся: наша машина превратилась в дымный факел. Бомбардировщики улетели, истребители поливают пулеметным огнем посадки, в которых мы укрылись. Доносятся предсмертные крики, стоны. Страх заползает в душу.

Страх ведом всем, но в бою он подавляется сознанием долга, стремлением во что бы то ни стало уничтожить врага. Пассивное ожидание расслабляет. Стараясь не думать о себе, помогаю понадежнее укрыть старшего сержанта с перебитой ногой.

А фашистские истребители продолжают свое черное дело: из пятнадцати раненых осталось в живых восемь.

- Милые, давайте в поле, там не так опасно, - умоляет Катя. Поддерживая друг друга, раненые расползаются по полю. Насколько мне удалось отойти от посадок, не заметил, ибо ноги подкосились, и, обессилев, я медленно опустился в высокую траву. Дурманящие запахи луга успокоили, отвлекли от происходящего. Огороженный высокой травяной стеной, почувствовал себя изолированным от всего мира и впал в сонное забытье. Очнулся от прикосновения нежных пальцев. Раскрыв глаза, вижу встревоженную медсестру. Не допуская мысли о возможности сна в такой обстановке, она решила, что мой организм не выдержал перенапряжения. Встретив удивленный взгляд, обрадованно всплескивает руками:

- Живой, слава богу!

Со всех сторон к шоссе тянутся раненые. Машинально подсчитываю: семь человек. "А где же восьмой?" Сообщаю Кате, что одного не хватает. Девушка молча вздыхает, а рыжеволосый шепчет:

- Сержанта добили, гады.

Усадив нас на траву, Катя растерянно спрашивает:

- Что же нам теперь делать, товарищи?

Мы смотрим на шоссе. Там суетятся люди: сбрасывают на обочину сломанные повозки и убитых лошадей, обгоревшие остовы автомашин.

Предлагаю добираться на попутной машине. Катя быстро шагает к дороге. Расположившись на обочине, мы смотрим, как наша миниатюрная медсестра безуспешно пытается остановить проходящие мимо машины. На восток их идет мало, и все они до отказа забиты ранеными. Отчаявшись, Катя подходит к нам:

- Товарищи раненые! Отойдите от дороги метров на двести, на случай нового нападения фашистских самолетов, и ждите меня. Я доберусь до Дорогобужа и вернусь за вами.

Горячо поблагодарив девушку, мы распрощались. Кате удалось сесть в кузов одной из автомашин.

Мы долго лежим в траве, страдая от ран и жажды. Шоссе опустело: фашистская авиация вынудила попрятаться все живое. Лишь отдельные машины проносятся в сторону фронта. Кто-то предложил идти к виднеющейся вдали деревне, и мы, поддерживая друг друга, медленно плетемся полем. Вскоре выбрались на проселочную дорогу. Солнце, лишь временами закрываемое облаками, отнимает у нас последние силы. Мы еле-еле передвигаем ноги. Неожиданно за спиной послышался рокот мотора. Останавливаемся. Мимо нас ползет колесный трактор с прицепом, на котором сидят колхозницы. Они подбегают к нам, помогают влезть 'на прицеп, жалостливо приговаривают:

- Родимые, куда же вы пешком-то?

Объясняем, что фашисты беспрерывно бомбят и обстреливают шоссе, что машина, на которой мы ехали, сгорела, поэтому решили, не дожидаясь ночи, идти в Дорогобуж.

Колхозницы жадно расспрашивают о боях под Смоленском. Рисую им общую обстановку, не вдаваясь в детали. В заключение сообщаю, что возле Ярцева наши войска успешно атакуют фашистов.

- Ну слава богу! - осеняя себя крестным знамением, говорит пожилая колхозница. - Может, остановят антихриста, а там, глядишь, и погонят обратно...

В деревне нас накормили. Председатель колхоза, широкоплечий костистый мужчина лет пятидесяти, сказал, что в глубинку, от греха подальше, эвакуируют женщин и детей, решено также отогнать из прифронтовой полосы скот. Мужчины до последнего часа будут беречь колхозное добро, а если фашисты прорвутся, уйдут в леса.

Председатель распорядился запрячь две повозки и тепло распрощался с нами, пожелав скорейшего выздоровления.

В Дорогобуж мы въехали уже под вечер. Он чем-то напомнил мне Калачинск - районный центр Омской области: такие же одноэтажные деревянные дома под железной крышей, немощеные пыльные улицы, водоразборные колонки.

После долгих расспросов отыскали госпиталь. Как и следовало ожидать, машина за нами еще не вышла: начальник госпиталя приказал ждать темноты. Обрадованная Катя суетится вокруг нас, виновато приговаривает:

- Вот хорошо! Вот молодцы, что добрались!

Врачи быстро обработали наши раны, и с наступлением темноты нас увезли за город, где стоял готовый к отправке санитарный поезд.

* * *

Под мерный перестук колес погружаюсь в какой-то кошмарный полусон. Снятся "юнкерсы", с воем пикирующие прямо на меня. Голова раскалывается от боли.