Осмотревшись, я понял, почему отступила фашистская пехота: три танка, которым удалось прорваться в наш тыл, догорали. Славно поработали артиллеристы!

Отправив Охрименко и Федю на розыски Сусика, бросил взгляд на Стольникова. Заметив мое удивление, политрук сказал:

- Всю гимнастерку, гадюки, изрешетили, придется просить старшину достать другую: эту невозможно починить.

- Рана серьезная? - с тревогой спросил я.

- Нет, осколком царапнуло. Вот Папченко, бедный, много крови потерял.

- Как же вы пропустили танк? - не удержался я от упрека.

- Три связки израсходовали, а под гусеницу не попали, - виновато ответил Стольников. - Плохо натренированы.

Стольников повел санинструктора к Папченко, чтобы выяснить: нужно ли старшего лейтенанта немедленно отправлять в тыл? Я направился следом, но неожиданно появился комбат.

Надо сказать, что из-за отсутствия проводной связи во время боя нам ни разу не удалось переговорить.

- Доложите обстановку, лейтенант! - крикнул он, спрыгнув в окоп и с трудом переводя дыхание.

- На вашем лице кровь, товарищ старший лейтенант, - сочувственно заметил я.

- Ранка небольшая, а кровоточит... Ну, давай о деле. Почему не преследовали врага?

Я доложил, что мы были остановлены сильным пулеметным и минометным огнем. Комбат спросил:

- Какие потери в роте?

- Не успел еще уточнить, - ответил я.

- Уточняйте скорее и присылайте донесение о числе бойцов, оставшихся в строю, о неизрасходованных боеприпасах. - Закурив папиросу, Грязев сказал с горечью: - Наделали вы беды, пропустили танки в тыл.

- Только один сумел проскочить через позиции роты, - оби-женно уточнил я и рассказал, что третий взвод использовал все связки гранат, а подорвать танк не смог.

- Мало тренировали людей! - не скрыл огорчения комбат. - Нелегкое дело - забросить связку точно под гусеницу... Тут не только сила и сноровка нужны. И стальные нервы тоже. - Помолчав, бросил недокуренную папиросу на дно окопа и, с силой растоптав ее, сказал: - Танки натворили дел: сровняли с землей штаб батальона и уничтожили батальонный пункт боепитания. Погибли комиссар и начальник штаба. Мне повезло. А вот раненые... - Комбат скрипнул зубами. - У, гады!.. Танк ворвался на батальонный медпункт и начал давить беззащитных раненых... Маша Зарубина, санитарка, встала на его пути и, пытаясь защитить раненых, в упор метнула гранату. Она не сдвинулась с места, когда танкист хладнокровно направил машину прямо на ее хрупкую фигурку...

Слушая комбата, я стиснул руками голову, с трудом сдерживая рвущийся из груди стон.

Заметив слезы на моих глазах, Грязев сказал:

- Ничего, мы им еще отплатим! Немало уложили и еще уложим! Готовься к повой атаке, я пойду в третью роту, там танки такое понаделали...

Едва успел проводить комбата, как в окоп спрыгнули Калинин и Валежников.

- В тыл вас придется отправлять, товарищи командиры? - огорчился я, увидев на них окровавленные бинты.

- Если таких отправлять в тыл, в роте не останется ни одного человека, - хмуро возразил Калинин. - Кость не задета, на ногу наступать можно.

- И я автомат удержу. Штыком вскользь распороло мышцы ниже локтя.

- Рад, братцы, рад, что вы живы, очень рад!..

Я действительно почувствовал, как близки и дороги мне эти люди, с которыми несколько дней назад не был даже знаком.

Стольников, вернувшийся из третьего взвода, сообщил, что у Папченко в строю осталось 17 человек. У Калинина и Валежникова - 68 да минометчики. Всего наберется человек девяносто. Это, как я убедился на собственном опыте, большая сила. Значит, рота сохранила боеспособность. "Так что еще повоюем!" - мелькнула у меня мысль.

- Сколько людей потеряли, командир! - горестно восклицал политрук. Сколько людей! А станцию так и не взяли..."Как же так, командир?

Что я мог ответить? Фашисты потеряли намного больше.

Постарался утешить Стольникова. Но разве можно найти слова, способные умерить горе утраты боевых товарищей, с которыми успели сродниться в боях?! Для каждого из нас первый бой, вид первых убитых и раненых - серьезное потрясение. Ко многому привыкаешь на войне, но к смерти товарищей привыкнуть невозможно. Только что они вместе с тобой радовались успеху, еще четверть часа назад дружески улыбались, мы называли их по имени, и вот уже лежат они, бездыханные, иногда изуродованные так, что невозможно узнать, как не узнать веселого и обаятельного Василия Сероштана в обезображенном взрывом трупе.

Мы сидим над ним и все еще не верим, что больше не услышим его задорного голоса. Рядом с Сероштаном Хома Сусик. Федя долго ползал по лугу, прежде чем отыскал его под трупом довольно плотного фашиста. "Сколько пережито вместе! - с грустью думал я. - Сколько раз ты, Василь, отводил от меня смерть!"

Посыльный комбата передал: "Закрепиться на достигнутом рубеже". Охрименко, радуясь передышке, незамедлительно организовал доставку в роту припрятанных где-то термосов с обедом. Поручаю ему любой ценой раздобыть патроны и гранаты, и с политруком отправляемся к командиру батальона. Мы нашли его на совершенно разрушенном танками командно-наблюдательном пункте. Старший лейтенант Грязен, поправляя бинт на голове, приказал доложить о состоянии роты. Узнав о потерях, тяжело вздохнул:

- Могло быть хуже, если бы одновременно с танками на позиции ворвалась пехота.

- Товарищ комбат! - заговорил раздраженно Стольников. - Нельзя же идти в атаку, когда система огня противника не подавлена, когда фашистские пулеметы не дают головы поднять...

- Товарищ политрук, - досадливо поморщился Грязев, - запомните: чтобы надежно подавить огневую систему противника, надо не двадцать орудий и минометов на километр фронта, а по крайней мере в пять раз больше. Где их взять? В нашем батальоне, как вам известно, нет даже минометной роты.

- Трудно в такой обстановке наступать! - не сдавался политрук.

- Да, трудно, но необходимо! - сказал комбат. - Напоминаю, в районе Смоленска отрезано несколько наших дивизий. Им приказано пробиваться из окружения, и они могут оказаться в безвыходном положении, если мы не поможем им. Вы согласны со мной, лейтенант? - повернулся ко мне Грязев.

- Согласен! - решительно подтвердил я и добавил: - Товарища Стольникова можно понять - это его второй бой. Я подобное уже пережил...

Стольников с надрывом возразил:

- Нам, командирам, понять эту необходимость нетрудно, но как объяснить красноармейцу, что он должен идти на фашистские пулеметы...

- Разъясните бойцам сложившуюся обстановку, - ответил комбат. - Они поймут...

Разговор прервался с приходом лейтенанта Самойлова, командира второй роты, и его политрука. За ними подошел незнакомый мне лейтенант. Оказывается, лейтенант - командир первого взвода третьей роты; он единственный из оставшихся в живых командиров этой роты. Я не верил своим ушам: погиб Воронов! Сердце словно камнем придавило. Из командного состава минометной роты остался один я. Невольно мелькнула мысль: "Теперь очередь за мной!"

Обстоятельно расспросив командиров о состоянии рот, Грязев объявил время новой атаки - семь часов утра. Расстановку рот комбат несколько изменил. Вторая рота по-прежнему должна атаковать станцию с юга, а наша и третья роты - со стороны переезда, то есть с востока.

По дороге в свою роту предложил Стольникову заскочить на батальонный медпункт, узнать о судьбе Федора Браженко и Николая Вострикова. Я был потрясен вестью о смерти обоих, шел пошатываясь от горя. Стольников обнял меня:

- Что поделаешь, Александр! Не рви сердце!.. Проклятая война! Проклятые фашисты!

Ночью представители взводов собрались на участке, скрытом от наблюдателей противника высоким густым кустарником. Погибших бережно опустили в могилу. Мне вдруг захотелось закрыть глаза и представить, что все это - кошмарный сон, но голос Стольникова возвращает к действительности.

- Дорогие товарищи! - говорит он. - Сегодня мы провожаем в последний путь наших боевых друзей. Пусть смоленская земля будет им пухом. Все они честно выполнили свой долг перед Родиной. Они пожертвовали жизнями во имя спасения бойцов и командиров, пробивающихся из окружения. Вечная слава павшим героям!