- Е-дя-ят его мухи! Куда он прет?!
Удивленно посмотрел в его сторону и увидел, что второй танк, резко изменив курс, идет на стрелковые ячейки, в которых укрылся пулеметчик Степин со своим новым помощником, совсем юным бойцом, фамилию которого я не запомнил.
- Эх, едят его мухи, - воскликнул Охрименко, пытаясь втиснуть свое грузное тело в узкую стрелковую ячейку, - сгинут пулеметчики со своей колонбиной в такой ямке!
Необходимо остановить танк прежде, чем он начнет утрамбовывать пулеметчиков и всех нас в землю. Связки гранат только у меня и у Сероштана. Хочу подать команду "Вперед!", а язык словно присох к гортани. Как трудно посылать в огонь человека, да еще такого, кто уже не раз спасал тебе жизнь! Неожиданно для себя с бутылкой в руке выпрыгиваю из окопа. Меня опережает Сероштан. Метров через пять-шесть он падает, потом снова бежит... И с разбегу прыгает в какой-то окопчик, рядом с которым вскипает вспаханная пулеметной очередью земля. Заметили!
Не в силах отвести взгляд от дорогого мне человека, перестал следить за полем боя. "Ах, Василь, Василь, - взволнованно шепчу про себя, - как тебе помочь?" А Степин короткими, точными очередями (словно и не на него надвигался танк) не давал пехотинцам продвигаться вперед. Видимо поняв, что из окопа не забросить тяжелую связку, Сероштан стремительно бросился наперерез танку. Вот он размахнулся, но рука повисла как плеть.
- От беда! - слышу полный отчаяния голос Охрименко. - Василю руку повредило! - И, схватив бутылку с бензином, старшина с неожиданным для его грузной фигуры проворством помчался к пулеметчикам.
В это время Сероштан, взяв связку в левую руку, в трех-четырех шагах от танка рывком сверху вниз кинул ее под гусеницу. Оглушительный взрыв отбросил его в сторону. Танк, ревя, как смертельно раненный зверь, закрутился на месте. Улучив момент, Охрименко снова вскочил и, сделав несколько грузных прыжков, забросил бутылку с бензином на моторный отсек... И упал лицом вниз. "Неужели погиб? - Заметив, что Охрименко ползет назад, облегченно вздохнул: - Жив курилка!" Не отрывая глаз от вспыхнувшего на броне яркого пламени, расстреливаю танкистов, выскакивающих из горящей машины. "Допрыгались!" А Степин, словно дятел на дуплистом дереве, продолжает выстукивать короткие очереди, будто исход поединка с танком его не волновал.
Внимательно всматриваюсь в боевые порядки батальона и радуюсь, что бой идет на прежних позициях. Вражеская пехота остановлена, хотя трем фашистским танкам удалось прорваться в тыл. Один из них прошел через позиции взвода Папченко. Я чувствовал себя виноватым в случившемся и готов был в горячке повернуть часть сил вслед танкам, однако другая беда заставила на время забыть о них.
Страх перед бронированными машинами был так велик, что приковал к ним внимание всех бойцов и командиров. Огонь по фашистской пехоте резко ослаб. Этим и воспользовались немцы: с громким криком "хох" они прорвались к нашим окопам. Ненависть переполнила сердца бойцов, увидевших орущих фашистов лицом к лицу, и вытолкнула их из окопов. Почти одновременно весь батальон поднялся навстречу гитлеровцам. Какая-то неодолимая сила под-пяла и меня. На бегу оценивая обстановку, я заметил, что бойцы, группируясь вокруг своих командиров, словно магнитом притягивают к себе вражеских солдат. Цепь их раскололась. Схватка приняла очаговый характер.
Я сразу заметил, что в наиболее трудном положении оказался взвод старшего лейтенанта Папченко. Окруженным бойцам во главе со Стольниковым и Папченко грозила гибель. Помощи ждать неоткуда: взводы Калинина и Валежникова тоже атакованы немцами. В этот критический момент я мог распорядиться только собой и своими "гвардейцами". Бросился вперед, не сомневаясь, что они последуют за мной. Вскоре со мной поравнялись Охрименко, Браженко, Востриков, Шлевко, Федя и Сусик.
Охрименко пытается обогнать меня, умоляюще кричит:
- Потише, товарищ комроты! Задыхаюсь, едят их мухи! Продолжаю бежать, не сбавляя скорости. Охрименко сердито ворчит:
- И куды його, едят их мухи, поперед батьки несе!
Федор Браженко бежит слева от меня. Он медленно и плавно, по-верблюжьи, выбрасывает вперед длинные худые ноги, крепко спеленутые до колен обмотками. За ним тяжело сопят Шлевко и Федя. Хома Сусик крепко вцепился в штанину необъятных Фединых галифе и несется вприпрыжку, словно ребенок, не поспевающий за широким шагом взрослого. Левой рукой Хома придерживает болтающийся на груди автомат.
Справа от Охрименко без усилий поспешает натренированный Николай Востриков.
Сначала в толпе мечущихся людей трудно разобрать, где свои, а где фашисты: все перемешалось. Вблизи стало видно, что толпа разделилась на три изолированные группы, окруженные бешено прыгающими и вопящими фашистами. Большая часть бойцов сконцентрировалась вокруг Стольникова и Папченко.
Фашисты слишком поздно заметили приближение нашей группы. Нам оставалось пробежать не более трех десятков метров, когда ближайшие к нам солдаты, услышав топот, повернули головы. Браженко, словно опытный спринтер на финише, опередил меня на два-три корпуса; с возгласом "Бей фашистов!" он бросил гранату и устремился на врагов. За первой гранатой полетели еще две: моя и Охрименко.
Фашисты заметались между двух огней. Их натиск сразу ослаб. Используя сумятицу в рядах фашистов, группа Стольникова и Папченко стала теснить их.
Совершенно преобразился наш добродушнейший Охрименко. Его круглое, пухлощекое лицо по-бульдожьи расплылось, светло-голубые глаза побелели от гнева и по-совиному округлились. Когда на меня с двух сторон налетели три дюжих фашиста, он бросился на выручку. Мощным встречным ударом отбил в сторону штык одного немца, ловко увернулся от второго и одновременно нанес ему страшный удар ногой в пах. Солдат скрючился, держась за живот, и с криком ужаса попятился от разъяренного старшины.
Однако фашисты быстро оправились от сумятицы и снова пошли на нас. Неожиданной контратакой они разрезали надвое группу Стольникова и Папченко, к которой пробились Браженко и Федя. Вместе с красноармейцем Калугиным они самоотверженно закрыли собой израненного Папченко.
Охрименко, Востриков, Шлевко, Сусик и я соединились со Столыгаковым и общими усилиями начали пробиваться к группе Папченко, которая была на краю гибели. Словно стая волков, почувствовавшая слабость преследуемого, гитлеровцы яростно атаковали Папченко. Наш дружный натиск разорвал вражеское кольцо. Несколько шагов отделяло нас от Папченко, когда два дюжих фашиста вонзили штыки в Калугина и, отбросив его, ринулись на Папченко. Заметив смертельную угрозу старшему лейтенанту, Федор Браженко стремительно прикрывает истекающего кровью Папченко. Охрименко и я обрушиваемся на фашистов. Старшина, выхватив винтовку из рук падающего немца, молниеносным движением вырвал штык из груди Федора Браженко. Тот взглянул на нас расширившимися глазами и медленно повалился навзничь. Я бережно положил его рядом с окровавленным старшим лейтенантом.
Теперь, когда за нашими спинами раненые товарищи, отступать было нельзя. Это поняли, видимо, и фашисты. Их натиск усилился. Отбивая их наскоки, заметил, что рядом нет Сусика. Когда он отстал, не видел.
Бой длился какие-то минуты, но мне казалось, что он продолжался долго. Мы отбивались из последних сил, когда со стороны железнодорожного моста раздались дружные артиллерийские залпы.
Я не мог понять, куда бьют артиллеристы. Вдруг слева и справа раздалось "ура". Атаковавшие нас фашисты дрогнули, побежали. Вскинув винтовку, нажал курок - выстрела не последовало: магазин был пуст. Загнав в магазин новую обойму, я бросился вслед за отступавшими.
Мы позволили фашистам оторваться метров на шестьдесят - семьдесят. Этим немедленно воспользовались вражеские пулеметчики. Хлестнули кинжальным огнем, и наша цепь, подобно морской волне, набегающей на пологий песчаный берег, прокатилась по траве и затихла.
Усиливающийся с каждой минутой пулеметный и минометный огонь противника вынудил нас отползти. Разгорелась ожесточенная огневая дуэль. Наступление застопорилось.
