Едва уловимая улыбка тронула ее губы. Взгляд, направленный поверх меня на стену, медленно перемещался, словно следуя за Элен из комнаты в комнату; улыбка обнажила ее зубы.

— Ничего ты не видишь, — сказал я. — Ты просто смеешься надо мной.

Она посмотрела на меня так, словно на ее постели лежал незнакомец, потом погладила меня по голове.

— Вот уже двадцать лет, как она ходит вокруг меня. Именно она, сама того не желая, приучила меня угадывать то, чего не замечают другие.

— Понимаю, — с надеждой сказал я. — Ты наблюдаешь людей и по их движениям, словам…

— Нет, совсем не так. Я вдруг начинаю видеть образы. Рядом с тобой, к примеру, как-то раз возник образ Жерве. Он витал вокруг тебя, словно пытаясь занять твое место. Мне очень нелегко объяснить. Часто бывает, я вижу тот или иной цвет. Или цветы. Белые цветы означают, что намерения данного человека осуществятся, красные, напротив, означают, что кому-то грозит опасность… Долгое время я понятия не имела, что все это значит… Думала: все такие, как я, и тоже видят. Но как-то раз после визита одной дамы я спросила у сестры: «Почему она с хризантемой в такое время года?» «Какая хризантема?» — удивилась сестра. На следующий день та дама умерла. Так я поняла. Ты был заинтригован, да, Бернар? Она тебя убедила, что я лгунья, признайся. Это не так, а если я и лгу, то помимо воли — просто плохо истолковываю то, что вижу, это всегда возможно. Вот и тебя я не хотела бы беспокоить, но, думаю, лучше предупредить. Со вчерашнего дня я вижу возле тебя силуэт. Он нечеток, но это женщина. Не знаю кто… — Почувствовав, видимо, что я весь напрягся, готовясь дать отпор, она положила мне на лоб свою холодную руку, словно для того, чтобы успокоить. — Кажется, брюнетка… Ощущение такое, что она приближается. Может быть, она собирается написать тебе…

— Не знаю я никакой женщины, — резко перебил я. — Твой опыт слишком затянулся.

— Не обижайся, Бернар. Я часто ошибаюсь.

Она хотела обнять меня. Я оттолкнул ее и прошел в ванную. Я не мог больше выносить ее затуманенный взор и хриплый голос. Что до брюнетки, то вот уже годы, как я перестал мучиться из-за нее. Я был достаточно несчастлив с ней. И заплатил за все сполна. Пустив воду, я очень долго плескался. Вот и я, как и другие люди, что приходили сюда и бесхитростно выкладывали все о себе, чуть не попался. Зря, однако, Аньес надеется на мою откровенность, зря рассчитывает проникнуть в мое прошлое. Сначала подрасти, детка!

— И конечно, — с напускной веселостью громко сказал я, — эта женщина желает мне зла.

— Конечно, — ответила Аньес.

Внешне ничего не переменилось. Элен, как прежде, давала уроки музыки. Аньес принимала посетительниц. Сестры продолжали не замечать друг друга. Но все трое мы задыхались. Завтраки, обеды и ужины превратились в нестерпимую пытку. Сидя за столом, ломившимся от еды, мы походили на больных, утративших последнюю надежду. Элен украдкой приникала ко мне:

— Бернар, так не может продолжаться!

Аньес подстерегала меня у двери малой гостиной, увлекала к себе в комнату, и мы молча на краткий миг забывались в наслаждении, а потом часами, забыв о потухшей сигарете в углу рта, я мысленно прокручивал происходящее. По мере того как Аньес из отдельных штрихов составляла портрет Бернара, которого продолжала звать Жерве, хотя, возможно, уже не заблуждалась и на этот счет, я буквально физически ощущал приближение опасности. Поди-ка разберись! Я раздирался между желанием задушить ее и довериться ей; мое внутреннее сопротивление начинало сдавать, как каменная глыба, подточенная струей воды. В иные минуты я верил, что она действительно что-то видит, а в иные улавливал в ее близоруких глазах лишь хитрость. Кем я был? Свидетелем? Жертвой? Или тем и другим? Аньес притягивала меня, словно бездна. Мне было понятно, зачем все эти женщины приходили к ней: они одурманивались собственным горем. Я и сам был как наркоман. Сколько я ни твердил себе: «Все она придумывает. Пользуется тем, что люди рассказывают ей о себе, и время от времени попадает в точку», — сомнение, абсурдное, но неистребимое, угнездилось во мне. Как и все, я знал о существовании ясновидящих, но в том-то и штука, что Аньес об этом тоже знала. В шкафу у нее я видел множество книг на эту тему. Следовательно, она может без риска играть свою роль. Но зачем? Это было выше моего разумения.

Элен, мучимая подозрениями, следила за нами. Порой, чтобы подбодрить ее и убедить, что я прилежно стараюсь для нее, для нас обоих, я бросал ей мимолетные взгляды и улыбки. Она запретила мне переступать порог комнаты Аньес.

— Это интриганка. Верьте мне, Бернар. Будет лучше, если вы оставите ее в покое.

— Именно этим я и занимаюсь, — отвечал я. — Просто я хотел бы удостовериться, что она притворяется. Тогда нам не придется больше о ней заботиться.

— Врать для нее все равно что дышать.

— Я склонен думать так же. Вообразите, она говорила мне о какой-то брюнетке, которая должна появиться на моем жизненном пути. А ведь я никого здесь не знаю. Нигде, что называется, не бываю.

— Вот видите, Бернар!

На следующий день пришло письмо из Сен-Флура со свидетельством о рождении. Элен вручила мне его перед самым обедом. При Аньес. Я ознакомился с бумагой и из вежливости негромко объявил:

— Это ответ из мэрии…

— Когда свадьба? — глядя на сестру, поинтересовалась Аньес. Лицо Элен посуровело.

— Как можно быстрее.

— Это правда, Бернар? Голос у Аньес был спокойный, чуть ли не безразличный.

— Признаться, ничего еще не решено. Во всяком случае, мы ничего не уточняли. До прихода этого письма…

— Ну что ж, теперь вы можете назначить день, — заключила Аньес. — Будешь рассылать приглашения, Элен?

— Я сделаю все, что полагается в таких случаях.

— А чету Леруа пригласишь?

— Непременно! И Дуссенов.

— Буду удивлена, если они придут.

Обо мне вновь забыли. Сестры были поглощены своим раздором и, как оскорбления, бросали друг другу в лицо имена. Элен торжествовала, но Аньес не казалась удивленной или разочарованной. Она говорила о свадьбе шутливым тоном, словно речь шла о каком-то забавном, но в высшей степени невероятном событии, и ее замечания выводили Элен из себя.

— Сейчас пост, — говорила Аньес. — Не нужно об этом забывать.

— Мне это и без тебя известно, но Белло год назад выдали свою дочь в то же самое время.

Как тут было не догадаться о соперничестве различных кланов, семейных распрях, скрытой ненависти, кипящей за мрачными городскими фасадами. Во мне нарастала злость против Элен. Я не мог ей простить, что она подталкивает меня туда, куда я упорно не желаю идти. Мысль о женитьбе ужасала меня. К тому же дело было рискованное, поскольку мой брак не мог иметь законной силы. Правда, обман мог всплыть не скоро, только после войны; я уже обдумал возможные затруднительные ситуации и в известной мере мысленно устранил их. Обстоятельства складывались так, что я без особого труда мог продать лесопилку Бернара, реализовать его недвижимость и обосноваться где-нибудь на другом конце страны. Бернар, как и я, был одинок. Таким образом, я никому не причинял вреда. Но была еще Элен. К которой я не испытывал ничего, кроме жалости, и которая с легкостью распоряжалась моей свободой. Теперь она изо дня в день говорила о предстоящей свадьбе! Сестры забыли о своем решении не разговаривать. Стоило нам собраться за столом, как начиналась пикировка.

— Ты подумала о свадебном наряде? — спрашивала Аньес.

— У меня есть темный, очень скромный костюм…

— Тебя не поймут. Если бы ты вторично выходила замуж, тогда другое дело. Бернар, что вы об этом думаете?

Аньес не упускала случая привлечь меня в качестве арбитра, это выходило у нее так естественно, с такой расчетливой невинностью, что оставалось только диву даваться ее наглости. Я запутался во лжи, обижая одну недомолвками, другую — обещаниями. Я был уверен, что проиграю. И прекрасно понимал, куда они клонят: меня пытались вынудить сделать выбор. Самые мои примирительные улыбки, самые безобидные слова тут же истолковывались каждой из сестер в свою пользу, исторгали у них чуть ли не победные возгласы. Затем с виду успокоенные, но с уязвленными ревностью сердцами мы расходились по своим комнатам, и та, что на этот раз потерпела поражение, порой часами поджидала меня, чтобы осыпать упреками.