Говорят, в каждой паре один любит, а другой лишь позволяет себя любить. Не знаю, насколько это верно, но нашем браке все было именно так. Карен меня обожал, а я лишь купалась в его обожании, не загораясь в ответ. Мне было с ним удобно, уютно, легко, но я не любила своего мужа.

Нет, я не изменяла Карену, хотя пару раз у меня была такая возможность. Я его слишком уважала, чтобы унизить своим адюльтером. Я исправно исполняла супружеский долг, даже находя в этом удовольствие, но при этом не теряла себя от страсти. Мне было хорошо с мужем, но в глубине души я иногда ощущала некое тоскливое чувство, словно что-то большое и чудесное прошло мимо и больше никогда не вернется.

Я и после замужества собиралась по-прежнему жить в генеральской квартире, а Карен настаивал на том, чтобы мы снимали отдельное жильё. Сошлись на компромиссе: решено было жить за городом, на генеральской даче. Всё равно я работу после замужества бросила, а Карен мог ездить в город на собственном автомобиле. Детей у нас не было – я решила не спешить и пожить немного в своё удовольствие.

Андрюшка вырос разгильдяем и шалопаем. Едва доучившись восемь классов, он был с облегчением выпровожден из школы, где числился в записных хулиганах и кое-как успевал на тройки. Разумеется, в военное училище, куда очень хотел запихнуть его Дед, дорога ему была закрыта, да брат туда и не рвался. Его документы со скрипом взяли в ПТУ, где он тут же организовал рок-группу и начал играть какой-то разухабистый панк-рок. Доучился ли он в училище, или его оттуда выкинули, для меня так и осталось загадкой.

Брат начал курить. Я часто видела его пьяным, каждый раз с новой подругой. Мои строгие внушения он пропускал мимо ушей. Когда мы встречались, он неизменно клянчил у меня деньги. Но вот удивительно: чем больше я ему их давала, тем чаще он жаловался на безденежье. Где он работал, и работал ли вообще, тоже было мне неизвестно. Жил он по-прежнему с Дедом, поэтому я всегда была в курсе того, что происходило в генеральской квартире.

Каждый день личный шофёр отвозил Деда в парк. Это был уже не дядя Миша, умерший пару лет назад, а молодой парень Сергей. В парке Дед несколько часов сидел на скамейке и кормил голубей хлебом, потом он возвращался домой и садился к телевизору, смотря все передачи подряд и вслух комментируя их.

Он стал ужасным скрягой. Выделяя Фросе, которая так и продолжала работать на него, совсем крошечную сумму на покупку продуктов, он долго и нудно ругался потом с домработницей, утверждая, что она его потихоньку обворовывает. Он совершенно не желал тратить деньги на ремонт квартиры, чтобы поддерживать её в приличном состоянии, и мне больно было видеть, как быстро ветшают эти когда-то так поразившие моё воображение комнаты. Я часто представляла себя хозяйкой это квартиры и мысленно прикидывала, какие обои я бы наклеила и как расставила бы мебель.

Время шло. Дед дряхлел. Мне исполнилось двадцать семь лет. Я просто бесилась оттого, что мыкаюсь на даче за городом, а Дед шикует в пятикомнатных хоромах в центре. Я попыталась надавить на старика, он, казалось, поддался и согласился на размен, но только на условиях, устраивающих обе стороны – и меня, и его.

Я целый год изучала объявления об обмене жилья и общалась с маклерами. Но на каждый предложенный ему вариант Дед морщился и обязательно находил какую-нибудь отговорку: то район его не устраивает, то метраж, то соседи. Наконец до меня дошло, что старый хрыч просто издевается надо мной и собирается таким образом водить меня за нос ещё долго. Я решила поставить вопрос ребром и поехала к Деду.

Дверь открыла Фрося. Увидев меня, она всплеснула руками, и её доброе круглое лицо расплылось в улыбке:

– Алёнушка! Радость-то какая! Давненько деда не навещала. А его, как назло, дома нет. Генерала-то нашего в парк повезли. Впрочем, скоро уж он должен вернуться: врач ему долгие прогулки теперь запретил.

– А что случилось?

– Да недели три назад «скорую» я ему вызывала посреди ночи. Чуть не помер он тогда. Хорошо врачи вовремя приехали. Что-то с сердцем, что ли.

– И как он себя сейчас чувствует?

– Уже лучше. Нанял сиделку. Она везде за ним ходит, по часам уколы делает. А уколы-то нужны и днем, и ночью, так он её прямо здесь, в квартире своей и поселил.

– Вот как? – насторожилась я.

– Такая настырная девица. Всюду нос свой суёт. Ой, не нравится мне всё это… А, впрочем, не моё это дело. Пойду-ка я лучше на кухню, обед разогрею.

– Деда привезут, скажи: я жду в его кабинете, – наказала я Фросе.

Кабинет, декорированный, как и вся квартира, в стиле сталинского ампира, был обшит дубовыми панелями. У стены прямо напротив входа высился доходящий до потолка книжный шкаф, забитый томами с мрачными корешками и золотыми обрезами. Необъятных размеров письменный стол, стоящий перед шкафом, притягивал взгляд. Справа от входа было окно с тяжёлыми гардинами плотного шёлка тёмно-зелёного цвета, а слева у стены располагался кожаный диван с высокой спинкой, отделанной деревом.

Я переступила порог кабинета, посмотрела на портрет застенчиво улыбающейся Ба, висящий над диваном, и на меня нахлынули воспоминания. Ещё ребёнком, когда Деда не было дома, я иногда усаживалась за этот огромный стол и, представляя себя генералом, принимала важный вид. Ба, глядя на меня, смеялась, а я спрашивала её:

– Бабушка, а разве генералы командуют армией из-за стола? Они ведь должны впереди всей армии ехать на белом коне или на танке.

Я и сейчас невольно улыбнулась, вспомнив свой наивный детский вопрос. Как давно это было! Помню, на этом столе всегда лежала стопа чистой бумаги, и я с удовольствием рисовала на белых листах Дедовым остро очиненным карандашом.

Раньше в кабинете усилиями бабушки и Фроси всегда царил строгий порядок, но сейчас по всей поверхности письменного стола были разбросаны газеты вперемешку с различными мелкими предметами, а на полу около корзины для бумаг валялся смятый исписанный листок. Машинально я подняла его и уже хотела бросить в корзину, но, движимая любопытством, развернула и прочла.

Это был черновик завещания, согласно которому Дед оставлял свою пятикомнатную квартиру, дачу, все свои вклады в сберегательной кассе и прочее движимое и недвижимое имущество, включая богатую коллекцию трофейного антиквариата, вывезенного им когда-то из Европы… кому? Имя вписано не было. Я ещё раз перечла написанное. Наследник не был указан. Так, значит, Дед решил состряпать завещание. А я-то думала, что он так и помрёт без подобной бумажки, и мы с Андрюшкой всё разделим между собой.

Но кому же Дед всё оставляет? Я порылась на столе, нашла ещё пару черновиков завещания, но нигде не было проставлено имя того, кому, в конце концов, достанется всё генеральское добро.

В прихожей несколько раз тренькнул звонок. Я вздрогнула и машинально сунула бумагу, которую только что изучала, в сумочку.

Вернулся с прогулки Дед. Он появился на пороге кабинета, поддерживаемый смазливой девицей лет двадцати, с первого же взгляда мне не понравившейся. Рядом с роскошными формами сиделки тщедушное, высохшее тело старика казалось ещё более немощным. Я встала из-за стола.