Он обращался к Лиз так, словно она была не в своем уме.

В лачуге был тюфяк, лежали старые журналы, стояла кухонная посуда, изготовленная из жести.

— Первое время ты поживешь здесь, — решил Курт Майерхофф. — А потом построишь себе жилище. Я познакомлю тебя со всеми, они обрадуются, узнав, что отныне у них будет хорошая писальщица.

Лиз решила не ускорять ход событий и смирилась. К тому же она не знала, восстановила ли свои умственные способности. По ночам ее еще мучили детские страхи. Лиз снилось, что статуя Великого Ханафоссе вылезала из камней, чтобы преследовать ее. Страшным голосом, отравленным заплесневелым гипсом, он говорил: «Ты ничего не можешь со мной поделать. Следовало разбить меня в саду твоих родителей, когда ты была маленькой. А теперь ты расплатишься за все нанесенные мне оскорбления. Я уже убил Наша… сегодня — твоя очередь».

Проснувшись, Лиз часами сидела у двери, слушая, как падают камни.

Курт дал ей время прийти в себя. Этот брюзга произносил монологи, не требуя ответа. С большим презрением он относился к «людям с другой стороны», Первому Классу, в частности, и его сообщнику Только-для-инвалидов. Курт никогда не хныкал и ни разу не пожаловался на свою судьбу. В нем бурлила странная энергия.

— Замечательно, — повторял он. — Уверен, в каждом воздушном кармане образовалась своя республика… Совершенно оригинальная племенная вселенная. Стоило бы написать об этом книгу. Если это и в самом деле так, некоторые, наверное, стали каннибалами или придумали себе неправдоподобных богов.

Лиз сказала ему, что слышала от своих коллег о существовании группы выживших, которые поклонялись распределителю жвачки. Эта информация позабавила инвалида.

— Это не удивляет меня! — гоготал он. — Когда нервный газ разъедает мозг, все возможно. Поверишь и в оборотня!

Когда девушка почувствовала, что страхи ее утихают, Курт Майерхофф пригласил ее пройтись и познакомиться с обитателями этих мест.

— Это очень важно, — объяснил он. — Если они не знают тебя, то могут закидать камнями. Нужно понять их — они слабы. Приблизься к ним хищник или грабитель, они не способны защитить себя.

И так они ходили от острова к острову, знакомились. Ритуал был всегда один и тот же. Курт дул в подобие изогнутой трубы, объявляя о своем появлении, и кричал: «Это губернатор! Я представлю тебе новую писюшку. Она добрая девушка, хорошо справляется с задачей и здоровая. Надо быть любезнее с ней».

Через какое-то время выжившие выходили из своих укреплений. Большей частью это были изувеченные, хромые, однорукие, вылечившиеся вопреки всему подручными средствами. А некоторые с множественными переломами черепа выжили, но потеряли память, зрение или способность говорить.

Постепенно заполняясь, пещера стала походить на гигантский госпиталь, пациенты которого были предоставлены сами себе.

— Они некрасивы, но не злы, — объяснял Курт. — Просто не надо их пугать, иначе они покажут зубы. Когда сквозняк в пещеру приносит отравленный газ, они теряют голову. У одних случаются сердечные приступы, другие стреляют во все, что движется. Знаю я двух или трех хороших стрелков из лука, так что берегитесь, моя девочка, жаль, если вас пронзят! При первом же коварном ветерке следует надевать маску — это правило — и закупориваться у себя, дыша как можно меньше. Коль повезет, отделаетесь несколькими кошмарами и двумя-тремя галлюцинациями. Это терпимо.

Два последующих дня Лиз умело справлялась со своей работой. Она посещала лачуги, спрашивала больных об их нуждах. Сначала они встречали ее настороженно, нехотя разжимали губы, потом попривыкли к ее приходам. Они просили ее укрепить их лачуги, починить дверь или какую-нибудь перегородку. Мужчины умоляли ее дать пощупать груди. Лиз не противилась. Когда-то одна санитарка объяснила ей, что это в порядке вещей в домах для престарелых.

Она еще не решалась заводить речь о певице, боясь увидеть замкнутые лица. Терпение, только терпение.

Вечером, ложась в ногах Курта Майерхоффа, Лиз ласково проводила рукой по струне гитары.

Пещера оказалась гораздо больше, чем показалось сначала. Из-за испорченного освещения некоторые зоны были в полумраке, другие — погружены во мрак. Лиз построила себе небольшой плотик и плавала на нем от островка к островку. Она пыталась разговорить своих больных, но, увы, большинство не знали, что рассказывать о том страшном дне. Их сознание словно напрочь отключилось в ту минуту.

— Они никогда не спрашивают меня о том, что происходит на поверхности, — заметила Лиз однажды вечером, оставшись наедине с Куртом. — Они даже не хотят знать, спасут ли их.

— Они в это уже не верят, — ответил тот. — В первый год они еще собирались вместе и кричали, надеясь привлечь к себе внимание предполагаемых спасателей. Но надежда постепенно покидала их.

— Но вы… — настаивала Лиз, — разве у вас нет желания выбраться на свежий воздух?

Курт Майерхофф неопределенно махнул рукой.

— Не знаю. Думаю, за три года все позабыли обо мне. Жена, вероятно, живет другой жизнью. На меня смотрели бы с испугом, как на призрак, посмевший сесть за семейный стол в новогоднюю ночь. Я бы всех стеснял. А тут мы все свои, все калеки, делимся одними и теми же воспоминаниями. Мы можем молоть вздор, никому не докучая. Этот мирок создан по нашей мерке. Наверху я окажусь в невыгодном положении, какое-то время со мной будут носиться, покажут по телевидению, затем, очень быстро, сочтут меня слишком скучным.

Лиз кивнула, понимая сдержанность Курта. Да и сама она уже привыкла к этому странному подземному мирку. Никто не ждал Лиз наверху, и если ей удастся найти Наша, она будет вполне счастлива.

С каждым днем Лиз замечала, что начинает ценить пещерную жизнь, в которую окунулась с головой. Кроме заботы о больных, она занималась рыбной ловлей и охотой. Эта часть работы заключалась в том, чтобы расставлять сети и удочки в затопленных туннелях. Рыбы было много, но случалось поймать и выдр-альбиносов или мускусных крыс. Собирала Лиз и белые шампиньоны, размножавшиеся в мусоре; они в изобилии росли в этом месте, насыщенном теплой влагой.

Однажды вечером, когда Лиз наполняла миски, Курт недовольно сказал:

— Я заметил, что ты часто трогаешь эту гитару, но никогда не играешь. Сначала я думал, что она принадлежит тебе, а сейчас полагаю, ты нашла ее в развалинах. Верно?

— Да, — согласилась Лиз. — И что же?

— Это противоречит нашему закону. Найденный предмет не твоя собственность, а коллективная.

— Вы хотите, чтобы я отдала ее нашим соседям? Кто-нибудь здесь умеет играть на гитаре?

Курт раздраженно покачал головой.

— Ты ничего не понимаешь. Не нам решать, кому принадлежат найденные предметы. Некто, кто занимается этим. Это его работа. — Лиз широко раскрыла глаза, изобразив удивление. — Послушай, — продолжил Курт, — ты добрая и не отлыниваешь от работы, поэтому я не хотел бы, чтобы тебя наказали. Попробую объяснить. Когда кто-то находит предмет, принесенный течением, он не должен брать его себе. Это запрещено. Его следует положить на первую ступеньку эскалатора, выходящего из глубины пещеры. Таково правило. И его надо соблюдать.

— А что потом? — заинтересовалась девушка.

— Служба найденных вещей находится наверху эскалатора. Некто постоянно живет там. Это девушка, которая ни с кем не общается. Ее называют «надзирательницей». Она забирает находки и размещает их на своем складе. Говорят, там у нее настоящий музей. Ценные вещи, которые нам очень пригодились бы.

— Надзирательница… — повторила, насторожившись, Лиз.

— Да, — подтвердил Курт. — Она не шутит, эта девушка! Живет себе наверху эскалатора, будто принцесса в башне, и наблюдает за нами в бинокль, найденный в рюкзаке одного утонувшего туриста. Она смотрит, что мы делаем, как ведем себя. Говорят, она умеет читать по губам. А к этому стоит прислушаться.