Саймон ничего не сказал, но про себя согласился с Гилмором. Он уже выяснил на личном опыте, что гаучо - отнюдь не благородные повстанцы, а бандитский клан, такой же, как остальные местные бандеро, со своими паханами и буграми, а также особой специализацией. Вот уже полтора столетия гаучо числились в диссидентах, но их вожди, последним из коих был дон Федор-Фидель, в сущности, возглавляли один из штатных департаментов - Бунтов и Мятежей.
- Поедем? - Взгляд темных влажных глаз Кобелино обратился к Саймону. -Мне тут такое местечко известно, хозяин! Зовется "Парадиз", крыша - веником, зато чикиты первосортные, на разноцветных простынях, пива - залейся, и крокодильи хвосты подают, копченые и тушеные... Друг мой там в вышибалах, Валека... Выпьем, попрыгаем на девочках, а заодно и обсохнем... Годится, хозяин?
Кобелино звал Саймона хозяином, и никак иначе. Такой была давняя традиция среди кланов, да и прочего населения ФРБ: раз сильный, значит - хозяин. Большой хозяин - дон, хозяева помельче - паханы и паханито, они же - бригадиры-бугры... Сильный был прав в любой ситуации, ему принадлежали власть, богатство и человеческие судьбы; он мог отнять жизнь и мог ее подарить - так, как Саймон подарил жизнь Кобелино, сделавшись его хозяином. Но не навеки, не навсегда, а лишь до той поры, пока не встретится другой хозяин, посильнее.
Что касается Пашки, Филина и Мигеля, они по-прежнему звали его братом Рикардо, но слово "брат" имело совсем иной оттенок, тот первоначальный смысл, лишенный религиозности и означавший самую тесную близость среди мужчин. Для Пашки и Филина он был братом-вождем, имевшим некие загадочные цели, о коих нельзя расспрашивать - да и не стоит, поскольку вождю лучше известно, что плохо и что хорошо. Они шли за ним, они сражались рядом и были готовы умереть - как в тот раз, на переправе через Рио-Негро, когда на них напали "черные клинки", и в другой, когда за ними увязались гаучо, и в третий, и в четвертый... Их верность не подлежала сомнению; в отличие от Кобелино они считали, что брат Рикардо самый сильный, и если б встретился сильнейший, не стали б выбирать между гибелью и предательством.
Для Мигеля Ричард Саймон являлся ангелом с небес и звездным братом-сессией. Только Мигелю открылась частица тайны, а он - поэт, искатель истин и романтик - умел ценить доверие. И в свою очередь верил безоглядно, не требуя от Саймона ни чудес, ни вещественных артефактов или иных доказательств его галактического происхождения. Мигель уверовал сразу и полностью - в ту ночь, когда они, отбившись от "черных клинков", стали лагерем за Рио-Негро - за Негритянской рекой, как ее теперь называли. Саймону пришлось стрелять - не из карабина, из "рейнджера", так как клинков оказалось десятка четыре и двигались они подобно загонщикам, редкой широкой цепью, которую фризером не накроешь. Он перебил их всех с помощью Пашки и Филина, при скромном участии Кобелино, а после, когда его бойцы уснули, открылся Мигелю. Не мог не открыться: Гилмор так смотрел... Как на святого Георгия с огненной пикой, усмирителя чудовищ...
Это было трогательно и вызывало симпатию - почти такую же, какую Саймон ощутил однажды, встретив в джунглях Тида маленького охотника Ноабу. Гилмор не был охотником и, кроме цвета кожи, ничем не походил на Ноабу, однако интуиция шептала, что этот человек неглуп и честен, что он не обманет и не предаст. А значит, он являлся вполне реальным кандидатом на роль помощника, который знает истину и потому способен предостеречь от просчетов и ошибок.
Но, как говорил Чочинга, не накормив кобылу, не получишь молока. Его Поучение являлось несомненно правильным, подходившим и для людей, и для тайят; теперь Саймон мог доить молоко, однако кобылка тоже требовала пищи. Вопросы, вопросы, вопросы, сотни вопросов... Впрочем, сводились они к одному: как там у вас, среди звезд?
Паровик с платформами прогрохотал мимо форта, Саймон кивнул Кобелино веди, мол! - и тронул повод. Его жеребец потрусил неспешной рысью, увязая копытами в грязи и мотая головой - дождь, мелкий, но непрерывный, заливал глаза. Непогода не вызывала раздражения у Саймона, но все же он не мог избавиться от тягостного чувства, что обстоятельства довлеют над ним, что этот мир диктует ему свою волю, заставляя вести себя так, а не иначе. Главным образом это касалось маршрута: Рио-де-Новембе лежал к северо-востоку от Пустоши, на океанских берегах, а путники двигались сейчас на запад, к Паране, совершая вынужденный объезд. Прямая дорога была перекрыта: от Рио-Негро до Игуасу, притока Параны, тянулись владения "черных клинков", бывшие бразильские провинции Риу-Гранди-ду-Сул и Санта-Ка-тарина. Там, после воздействия трансгрессора, произошли подвижки земной коры, континентальный щит треснул, и в результате вскрылись жилы с углем и сотни кратеров, больших и малых, затопила нефть. Теперь этот район, называвшийся Разломом, стал неиссякаемым источником топлива, а им в ФРБ занимались "черные клинки", самый замкнутый и недоступный из всех кланов - в него вербовали бразильцев, не бразильян. О Разломе ходили жутковатые легенды, ибо дон Эйсебио Пименталь, возглавлявший "клинков", а заодно и Топливный департамент, считался весьма жестоким человеком. К тому же белых он не любил и на свою территорию не допускал - как, впрочем, и подозрительных черных вроде Мигеля Гилмора. Те и другие могли попасть в его земли лишь в качестве рабов, приставленных к насосам у нефтяных озер и к вагонеткам в шахтах.
За спиной Саймона неугомонный Проказа допрашивал Кобелино: ему хотелось знать расценки на девочек в "Парадизе" и почему их предлагают на разноцветных простынях.
Для соблазнительного контраста, объяснял Кобелино: белых чикиток - на синих простынках с голубыми бантиками, а темнокожих - на розовых с алыми.
- А ежели двух сразу? - допытывался Пашка.
- Тогда, - отвечал Кобелино, - простынки будут полосатыми или в горошек, как пожелает клиент, и с бантиками двух цветов.
- А где эти бантики вяжут? - любопытствовал Пашка.
- По краям простынок, - хихикал Кобелино, - но если припрется парень с Пустоши с песюками, привяжут где угодно, хоть на яйца, хоть на член.
