Когда и как она забрала меня в свои мягкие послушные объятия и нежными пальчиками намертво сдавила горло - я и не заметил.

Первые недели три мы были счастливы, как неразумные дети, вырвавшиеся после школьного звонка на зеленую лужайку. Ни в ком прежде я не находил столько гордой безгрешной податливости и такую безупречную готовность терять себя без оглядки. Эго ведь чудо. Я даже не знал, что так бывает. Три недели божественного опьянения, когда время вытянулось в ровную линию и потеряло всякий счет и смысл. Еще бы разок повторить, потом можно и собираться восвояси.

Ей-богу, стоит того. Но нельзя, нет. В одну реку не ступают дважды. Мы и наполовину не утолили жажды, как уже очутились на берегу и с удивлением обнаружили, что жизнь продолжается, часы тикают и вдобавок вернулся из командировки муж. Тут Наталья Олеговна первый раз дала мне ясно понять, что у нее с головой не в порядке.

- Ничего страшного, - сказала она беззаботно, сидя, поджав ноги, на тахте и попивая квасок из глиняной кружки. - Приехал и приехал. А я здесь останусь. Только по вызовам сбегаю быстренько и вернусь.

Я по вызовам, ты же знаешь, как метеор летаю. Скоро вернусь.

Было утро, и я тоже собирался на работу.

- А ему что скажешь?

- Подумаешь. Перебьется. Вообще, это не твое дело.

- Не мое разве?

- Милый, зачем тебе лишние заботы?

Поразило меня ее абсолютное неестественное равнодушие к тому, другому человеку, да и к себе тоже.

Но было в ее поведении то, что тешило мое самолюбие. Как же - умная, взрослая женщина, врач, до такой- степени потеряла голову. Из-за меня, любимого.

Приятно.

- Талка, ты что, мужа совсем не любишь?

- Не твое дело.

- Что ты заладила, как сорока, - не твое дело, не твое дело. Раз спрашиваю, значит, мое. Любишь или не любишь?

Молчит, смеется, корчит шутовские рожицы. Лениво протягивает мне руки: иди сюда.

- Ты можешь мне ответить, Наталья?

- На что?

- Любишь ты мужа или нет?

- Не твое дело, мой бесценный.

- Тогда одевайся и марш к нему... Давай, давай, не рассиживайся.

Послушно оделась, со вздохом прижалась ко мне на прощание, ушла.

Неделю мы не виделись. Легкая, пустая неделя порхнула, как перышко, в вечность. Я капризничал, не звонил, она звонила каждый день и спрашивала, нельзя ли ей прийти. Я отвечал, что занят, дел по горло - деловые встречи, то да се - она грустно бурчала: "Ой как жалко! Ну, я завтра опять позвоню", и все.

И я еще не понимал, что Наталья Олеговна сумасшедшая.

Через несколько дней вечером (около девяти) звонок в дверь. Открываю Наталья, счастливая, улыбка до ушей. Улыбка у нее особая, непохожая на нее саму, как у проказливого мальчишки.

Я ее молча впустил, спросил с недовольным видом:

- Чего пришла?

- Уехал. Витя, он уехал! Ты очень рад? Тебе хорошо?

Приволокла с собой полную сумку продуктов - фрукты, ветчина и бутылку шампанского. Еще бы, разлука кончилась - праздник.

- Не знаю, как я эти дни протерпела, - щебетала с набитым ртом безмятежная моя птичка. - Прямо с ума чуть не сошла. Даже больные мои заметили. Похудела, ой! Посмотри.

- Надолго ли уехал?

- Не знаю. А-а! - пренебрежительный жест рукой.

- Наташа, давай поговорим серьезно. Мы же почти соседи. Тебя здесь все знают. Как так можно?

- Я тебе надоела?

После этого оставалось только обнять ее, расцеловать смеющиеся щеки, испить жадный рот, и тут уж не до разговоров было. Но и самые исступленные ласки не давали мне прежнего забытья. Она оставалась мне непонятной, чужой, это мучило. Проклятый рассудок.

- Наталья, ты давно замужем?

- Зачем тебе, милый?

- У тебя ребенок от этого мужа?

- Не надо, любимый, не надо.

Она не пускала меня в свою жизнь, в свое прошлое- и это бы полбеды. Точно так же Наталья совершенно не интересовалась и моим существованием на белом свете. Она знала, где я работаю, и то потому, что я сам сказал, а больше ничего. Кто я, где мои родители, почему живу один в двухкомнатной квартире- ни одного подобного вопроса. Думаю, что если бы она не прочитала в медицинской карточке, как меня зовут, то и этого бы не спросила. Зачем ей. Прошло столько времени, а я все не мог сообразить - умна ли она, хороший ли специалист, вообще, что она такое.

Но мы же люди - не звери. Интеллигентные, черт возьми, люди, образца научно-технической революции.

Однажды она вдруг спросила:

- Витя, а тебе очень больно было, когда делали операцию? (Два года назад мне удалили камень из почки.)

Я возликовал как мальчишка. Думает обо мне, думает.

Сказал веско:

- Не твое дело, - ее голосом.

Хохотали, целовались.

В другой раз:

- Витя, давай я тебе постираю, - это со странным прищуром, почти умоляюще.

- Мужу своему стирай.

- Он в командировке.

- Вернется, постираешь...

- Ты меня к нему ревнуешь?

Я взорвался:

- Дура ты, Натка, полная дура! А еще врач. Диплом, наверное, фальшивый? Как же ты думаешь? Ревную ли? Нет, рад. Рад, что у тебя муж, что были любовники. Много у тебя было любовников, дорогая? Десять, сто? Судя по всему - хватало.

Не обиделась ничуть, на мгновение задумалась, отвернулась, сказала негромко:

- Нервы у тебя, Витя.

- У меня - нервы?

- Видимо. Хочешь, я выпишу кое-что и сама буду колоть?

Смотрела серьезно и с нежной жалостью.

- Вот что, Наталья Олеговна, не пора ли вам домой? Нет? В любой момент муж позвонит, умирающие больные. Ты всегда должна быть на посту. А мне твою чушь слушать невыносимо.

Меня начала утомлять ее податливая агрессивность, пугало дремотное марево, которое все плотнее окутывало нас обоих.

И все еще я не понимал, что она полоумная, моя любимая.

- Почему мы никуда не ходим с тобой, Тала?

- А куда?

- Куда люди ходят. В театр, в кино.

Не скажу, чтобы я был любителем зрелищ, как раз к тому времени мне не то что театры, а и люди малость прискучили. Остались книги и радость свободного одиночества. Оглядываясь назад, я с ужасом видел, что ничего не вернешь, ничего. И замены тому, что было, нет.

Наталья, однако, намотала на ус замечание о театре и вскоре спроворила билеты на Таганку. Видимо, были у нее знакомые рангом покрупнее меня.

Сходили в театр. Я пил в буфете несвежее пиво и зевал в зале. Наталья скучала рядом.