- Говорите серьезно, пожалуйста.

- Ну тогда к Геннадию Ивановичу Иванову, фрезеровщику. Далеко это?

Шура, не отвечая, пошла вперед. Когда-то и я умел ходить не оглядываясь, тогда шея моя еще легко выдерживала атмосферный столб, тогда еще на мне не висел проклятый груз сердечной одышки, тогда еще... Еще.

- Шура, - окликнул я, - мы уже на первом этаже.

Куда же ниже?

- Пойдемте, Виктор Андреевич, я знаю.

Мы миновали длинный подземный переход, где зеленоватые стены слезились холодной росой, снова поднялись по ступенькам и очутились в обыкновенном, не слишком большом цехе Верещали токарные станки, филином ухал прессовочный молот, копошились рабочие в спецовках. Густой воздух напоен едким металлическим ароматом.

Шура, как у себя в квартире, запетляла между станками и тумбочками, приветливо кивая туда, сюда, и привела меня к высокому пожилому человеку с усами цвета кедровых шишек. Человек протирал чистенькой веселенькой тряпочкой чистую матово-блестящую станину фрезерного супер-агрегата и с неудовольствием морщился, обнаруживая соринку.

- Поговорить надо, Геннадий Иванович, - сказал я, - а тут шумно очень.

Иванов охотно бросил тряпку в ящик, подмигнул Щуре и тяжело задумался.

- А пойдем в курилку, - сказал, хорошенько пораскинув мозгами, - там и нет никого, и тихо.

- Шурочка, вы подождите здесь, пожалуйста. Мы ненадолго.

Девушка надула губки, что-то хотела возразить, но, видимо, вспомнила инструкции и покорно присела на стульчик.

- Не трогай здесь ничего, дочка, - предупредил ее Иванов, ревниво оглядывая станок. - Полезешь - насмерть вдарит.

Я угостил Геннадия Ивановича московской сигаретой. Прежде чем задымить, он бережно повертел ее в пальцах, понюхал:

- Ява. У нас такие же продают, только местного изготовления. Не то, конечно. Федот, да не тот... Слушаю вас, товарищ...

- Виктор.

- Слушаю, Виктор. Весь, как говорится, внимание.

Его глаза желто светились под цвет усов, алые свежие молодые губы приоткрылись в легкой усмешке.

Ни любопытства, ни беспокойства - вежливый привет.

- Я, скорее всего, зря у вас отнимаю время, Геннадий Иванович. Уж тогда простите.

- Давай, Витя, давай, не тушуйся. Ты из Москвы, что ли?

- Ага.

- Значит, по прибору опять.

- С вами что же, уже беседовали?

- Со мной - нет. Не клеится там у вас чего-то?

- Трудно понять, Геннадий Иванович. Прибор вылизали до последнего волосика и ничего не нашли. И в том узле, который вы поставляете, ничего не нашли.

Но подозрение на него падает. Как хотите, а на него.

- Подозрение?

- Подозрение, Геннадий Иванович. Какой-то параметр не выдерживается.

- Параметр?

- Скорее всего.

Иванов насупился.

- Так это тебе к начальству надо обратиться, Виктор. К Капитанову лучше всего.

- Обращался. И не я один.

- Да-а. Прямо не знаю, что сказать. Если, к примеру, меня имеешь в виду, так я все по чертежу делаю. Пойдем, проверишь.

- А станок?

- Станок - первый сорт. Я и не мечтал на таком работать. На станок и грешить нечего. Подходящий станок, побольше бы таких. А он один у нас и есть.

Мне доверили, потому что другие боятся. Дорогая, скажу тебе, штука. Правда, я слыхал, теперь и наши начали делать. Но я не видел, врать не стану. А этот станок - экстра-класса. Лучший в мире. Финны, правда, я слыхал, еще лучше делают. Да куда уж лучше!

Сам увидишь.

- Ничего я не увижу, Геннадий Иванович. И вообще, дело мое швах.

- Чего так? Обидел кто?

В его вопросе не было подвоха, я понимал. Честный, простодушный человек со мной разговаривал.

Спроси я у него сейчас тридцатку взаймы - помнется, поднатужится - и даст. А я обман держал в кармане, как кастет.

- Вы давно здесь работаете, Геннадий Иванович?

- Давно, Витя. С самого начала. До войны пришел.

- Воевали?

- А как же. Все воевали, кто мог.

Он докурил сигарету до фильтра и с младенческим любопытством следил, как сизым дымком тлеет вата.

- Значит, когда Никорука назначили директором, вы уже здесь работали?

- Федор Николаевич ко мне советоваться приходил. Да. Уж поверь. Было время. Это теперь он далеко, аж на шестом этаже. А было время советовался.

Так-то.

Нехотя сделал я следующий шажок:

- Что же, так он сильно изменился?

Иванов поглядел на меня пристальнее, что-то хотел, видимо, разглядеть, только мои жалюзи наглухо закрыты, и замок на них пудовый. Вот это и не понравилось старику.

- Какой он, Витя, это нас не касается. Это вопросы высшего порядка. Да и тебе-то зачем?

И еще я сделал шажок, может, и лишний. За бровку вышел.

- Говорят, хорошая премия за узел вам светит?

Слыхали, Геннадий Иванович?

- Пошли, Виктор, засиделись. Кончился перекур.

Аида! - Встав, добавил назидательно: -Тебе тоже не посоветую одну за одной смолить. Легкие ссыхаются и чернеют.

Шура Порецкая - ангел сероглазый - терпеливо дожидалась, стерегла импортный станок. Но уже не одна. Около нее и даже как-то сверху тряс волосьями статный паренек, парил орел над случайной добычей.

- ...скукочища - тьфу! Катька Воробьева чухаря привела, фокусы показывал. Сдохнешь! Пятаки глотал, а Жмот ка-ак звезданет ему между лопаток - он пятаком и подавился. Еле откачали...

- Глупо! - жеманясь, сказала Шура. - И правильно, что я не пошла. Одни глупости там у вас.

- Подрыгались под маг, - не уступал парень. - Ко мне Зинка липла. Звала к себе в гости, между прочим.

Молодые люди так увлеклись беседой, что не заметили, как мы подошли.

- Брысь отсюда, бездельник! - приказал Геннадий Иванович. - Хиляй!

- Но-но, батя! - парень занавесился волосами, отодвинулся, но не оробел. - Не возникай!

Помедлив для приличия, он с форсом, покачивая бедрами, удалился.

- Хипарь вшивый! - сказал ему в спину Иванов. - Говорить-то по-русски не умеет.

Шура вступилась за знакомого:

- Почему не умеет. Манера просто такая, Геннадий Иванович. У вас свои слова, у молодежи свои. На слова ведь тоже мода есть, как на одежду.

Иванов с сомнением, но беззлобно покачал головой:

- Мода у него одна - груши околачивать.

- Ой! - сказала Шура. - Это уж совсем ни при чем.

- Как же ни при чем? По словам да по прическе если судить, ладно, можно и ошибиться. Согласен.