– Ух ты, кого я вижу! – заорал Кросс. – Паршивая собачонка опять на свободе! А ну, ступай домой, пусть хозяин посадит тебя на цепь! Иначе тут, в Уоме, с тебя живо шкуру сдерут!

Еще не договорив, он шагнул вперед. Похожая на лопату ладонь с размаху опустилась на лицо Дестри, и тот, словно жалкий щенок, отлетел в сторону, растянулся на земле. Так и остался лежать, беспомощный, не делая даже попытки подняться. Одна половина его землисто-бледного лица побагровела от удара, мутные глаза растерянно шарили по лицу мучителя, когда пьяный Дад Кросс с широкой ухмылкой склонился над своей жертвой, собираясь врезать ей еще разок.

На счастье Дестри в эту минуту рядом появился шериф Динг Слейтер и преградил дорогу Кроссу, ткнув указательным пальцем прямо в его багрово-красную физиономию.

– А ну-ка, убирайся отсюда, да поживее! – велел он.

И Дад Кросс бесшумно растворился в ночи, словно привидение.

После этого шериф наклонился к Дестри. Беспомощность и отчаяние, написанное на его лице, против воли тронули сердце Слейтера.

– Гарри, – по-отечески обратился он к нему. – Ну скажи, какого черта ты валяешь дурака и шляешься по улицам?! Послушайся совета, старина, иди-ка лучше домой. Ты меня слышишь?

– Да, – прошептал Дестри. – Да, я вас слышу.

Шериф невольно содрогнулся – на него смотрели совершенно пустые, мутные глаза, полные того безысходного отчаяния, которое бывает у затравленного зверька. Он круто повернулся на каблуках и поспешил прочь, беззвучно ругаясь сквозь зубы, впервые в жизни проклиная ту законодательную систему, которую вынужден был защищать.

А Дестри, которого будто влекла вперед какая-то таинственная сила, медленно поднялся, рывком распахнул дверь и вошел в салун.

Здесь было шумно. Не меньше дюжины завсегдатаев сидели, облокотившись на стойку бара. Не успел Гарри войти, как раскрасневшиеся лица мгновенно повернулись в его сторону и любопытные глаза уставились на него. Однако уже в следующее мгновение интерес к нему угас, и Дестри больше не видел ничего, кроме равнодушных спин. Казалось, мало-помалу о его присутствии забыли.

Все это было ему не совсем понятно. Осторожно пробравшись между столиками, он уселся в самом дальнем конце зала и откинулся назад, почти слившись со стеной. Ему принесли выпить, но, забыв про стакан, Дестри тупо уставился в пространство и погрузился в размышления.

В прежние времена все эти люди охотно пили и веселились за его столом. Но жалость, которую он вызывал сейчас, заставила их отвести глаза от павшего героя. И если во время беседы кто-то случайно и встречался с тусклым взглядом Дестри, то, смутившись, старался побыстрее отвернуться.

На бывших приятелей присутствие Гарри в салуне действовало как-то угнетающе: веселье понемногу стихло, сами собой увяли разговоры. Вот разошлась одна компания. Следом за ней последовала другая, потом еще и еще. В конце концов, ведь это не единственное место в Уоме, где можно выпить и повеселиться, зато там никто не будет нагонять тоску. Увы, эти люди не понимали, что куда сильнее тоски их гнал прочь безотчетный ужас перед тем, как низко, не выдержав бремени унижений, может пасть некогда храбрый человек!

Хозяин салуна вовсе не был ни злым, ни жестоким, но и у него вырвалось невольное проклятие, когда он вышел в зал и с удивлением обнаружил, что тот опустел, а возле стойки больше не теснятся подвыпившие завсегдатаи. Даже не пытаясь сдержать негодования, хозяин ткнул пальцем в сидящего за столом Дестри и оглушительно заревел:

– Ты, послушай! А ну, допивай и выметайся отсюда!

– Конечно, – кивнул Гарри и уставился на кабатчика все с тем же робким, застенчивым видом, который привел того в некоторое замешательство.

Вдруг из дальнего конца зала прогремел чей-то голос:

– Эй, оставь его в покое! Неужели не понятно, что у бедняги не все в порядке с головой?

– Меня от него тошнит, – проворчал хозяин с притворным отвращением, которого он вовсе не испытывал.

Вернувшись за стойку, он плеснул себе виски, за которое тут же и расплатился. А в это время верзила, сидевший в дальнем конце зала, двинулся к Дестри и, неуклюже пробравшись между столиками, заговорил с ним. После того как старые знакомые обменялись приветствиями, Дестри поинтересовался:

– Не слышал, Венделл в городе? Не знаешь, случаем, где он живет?

– Спустись на два квартала вниз по улице и увидишь огромный дом с большой каминной трубой – это он и есть.

– В самом деле? А дом Оррина как раз напротив, не так ли?

– Нет, Оррин переехал. Он теперь живет немного дальше вниз. А напротив него – Кливс.

– Да что ты! Ведь они с Вильямсом большие приятели.

– Так оно и есть.

– А Вильямс тоже в городе?

– Да. Он снимает номер в отеле «Дарлингтон».

Верзила поднес стакан к губам и вдруг поперхнулся.

Гарри проследил за его взглядом и с содроганием увидел то, что так часто являлось ему в ночных кошмарах. Как раз в эту самую минуту братья Огден, горланя и пересмеиваясь, широко распахнули дверь и ввалились внутрь. Первое, что они заметили, оказавшись в салуне, – было бледное лицо Дестри.

Есть вещи, которые ясны как день. Когда лось, медленно переставляя по снегу подламывающиеся ноги, застывает, не в силах бежать дальше, а вокруг него один за другим рассаживаются в круг волки, устало вывалив красные языки, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что не пройдет и нескольких минут, как они будут, рыча и отталкивая друг друга, рвать кровавое, дымящееся мясо. Вот и теперь, глядя на глумливо ухмыляющиеся физиономии обоих братьев, можно было не сомневаться, что они явились сюда за Дестри.

В первую минуту братья сделали вид, что не увидели Гарри. Прямиком направились к бару, шумно заказали виски. Дестри по-прежнему сидел в углу, погруженный в собственные мысли, казалось, грезящий с широко раскрытыми глазами. Старик кабатчик, немало повидавший на своем веку, украдкой то и дело участливо поглядывал на него, как опытный психиатр, который видит симптомы опасного, возможно даже смертельного недуга, но не знает от него спасения. В зале оставалось всего пятеро. Один за другим они отошли от стойки, вполголоса беседуя между собой так, будто разговор шел о чем-то достаточно личном, что невозможно обсуждать при других, в свете двух керосиновых ламп, которые заливали тусклым красноватым светом и сам бар, и небольшое пространство вокруг него.

Еще до появления обоих Огден в салуне повисла напряженная тишина, какая обычно бывает во время встречи боксеров-профессионалов – зрители затаили дыхание, приглушенно звучат голоса в зале, наконец воцаряется мертвая тишина, когда даже едва слышный шепот, словно раскат грома, проносится сразу над несколькими рядами, и незадачливый болельщик испуганно приседает, съеживается, растерянно оглядываясь по сторонам в надежде, что никто не заметил его оплошности.

Точно такая же напряженная тишина повисла и в баре как раз перед приходом обоих братьев. Они были очень похожими. Вообще этот тип людей весьма характерен для Среднего Запада. Друг друга они понимают с полуслова, и в то же время для всех остальных остаются загадкой.

Огдены были высокого роста, но при этом не казались неуклюжими. Плечи у обоих были достаточно широки, а грудь далеко не впалой. Они держались прямо, высоко подняв головы, и все же в их облике было что-то неуловимо мерзкое, от чего становилось муторно на душе. Может, причиной этому было сальное выражение их лиц, сильно скошенные маленькие глазки, всегда немного прищуренные, словно от смеха, хотя внимательный наблюдатель мог бы сразу сказать, что на подобных физиономиях искренний, веселый смех бывает редким гостем. Братья постоянно обменивались ухмылками, точно посмеиваясь над какой-то непристойной шуткой, которую слышали только они одни во всем мире. Казалось, будто это придает им уверенности в себе. Ведь смех – оружие обоюдоострое: когда двое поглядывают друг на друга с усмешками, понятными лишь им, остальные начинают чувствовать себя весьма неуютно.