Мне тоже пришлось несладко. Честно говоря, я был несколько обескуражен. Я всегда считал, что за годы, проведенные в седле, кожа моя должна была бы загрубеть и приобрести должную прочность, но жестоко ошибался. Железное сиденье, поставленное на тряское, подпрыгивающее на ухабах, дребезжащее колесо, обнаружило на моем теле множество новых, крайне чувствительных мест, о существовании которых я прежде даже не подозревал.

В конце концов мустангам это все надоело, и тогда я смог приступить к работе, состоявшей в том, чтобы подобрать столько копен, сколько поместится на повозке, и сгрузить их прямо возле пресса. Лошади вполне могли бы и самостоятельно справиться с разгрузкой, ведь для этого им нужно было лишь немного сдать назад, однако эта нехитрая операция оказалась выше их понимания, они продолжали упираться и артачиться. Питу Брэмблу пришлось даже вынуть спички и спалить им волоски на нижней губе, прежде чем до них дошло, что передвигаться можно в двух направлениях, в том числе и назад.

Работа была тяжелой и нудной. Я едва не вывихнул себе обе руки, заставляя пятиться пару норовистых кляч, попавших ко мне в упряжку. Я отчаянно чертыхался, пытаясь хоть как-то править этим дурацким и вихляющим из стороны в стороны изобретением, высоко подпрыгивая при этом на жестком сиденье, словно резиновый мячик. Мне начало казаться, что мое сердце и желудок поменялись местами, а печень и легкие просто слились воедино, так что к полудню захотелось все бросить и уйти.

Я отправился к боссу, намереваясь поделиться с ним моими соображениями, и тогда же мне на глаза впервые попался тот мальчишка.

Мне нужно немного дух перевести, прежде чем начинать рассказ о нем.

Я бы сказал, что ему было лет пятнадцать, не больше, однако выглядел он старше своего возраста. У него были крепкие, покатые плечи – вроде тех, что порой можно увидеть у хорошо сложенного мула. Шея его только-только начинала становиться бычьей, челюсть – бульдожьей, а взгляд – порочным. Лицо паренька было усеяно яркими веснушками.

– Это искры и угольки от огня, который бьет у него из самой макушки, – как-то объяснил нам Пит Брэмбл.

Волосы у мальчишки действительно были огненно-рыжего цвета.

И вот этот курносый человечек сидел на валуне, пожевывая травинку и прикидываясь этаким простачком. Вряд ли кому-нибудь из взрослых удалось бы проделать то же самое с такой же степенью достоверности. На голове у него красовалась примерно половина шляпы, из дыр в тулье которой во все стороны выбивались непокорные вихры. Одет он был в рубашку без воротника и одного рукава. Мешковатые брюки с подрезанными штанинами явно свидетельствовали о том, что их прежний владелец был человеком взрослым, к тому же отличавшимся довольно могучим телосложением. Ботинок на нем не было вообще, а на голых икрах виднелись белые отметины, оставшиеся на месте старых царапин. Короче, он был похож на молодого льва, с которого ободрали шерсть, а шкуру основательно поджарили на солнышке.

Некоторое время я разглядывал это юное создание, а потом поплелся к боссу, который встретил меня как родного неким подобием улыбки, прибереженной, наверное, для какого-нибудь пятиюродного племянника.

– Ну, Джо, как дела? – поинтересовался он.

– Тоска зеленая, – признался я.

– Тебе скучно? – уточнил он.

– Дело в том, босс, что я приехал сюда и нанялся к вам на работу, потому что слышал, будто здесь хоть как-то можно развлечься.

– Конечно, Джо, – согласился он, – я всегда старался увлечь парней каким-нибудь хорошим делом, чтобы они потом не страдали от бессонницы и их не приходилось бы убаюкивать по вечерам. Раньше держал для этих целей бригаду менестрелей, в обязанности которых входило петь им на ночь колыбельные, но затем решил, что будет лучше просто озадачить каждого работой. И признаться, ты первый, от кого я слышу жалобу такого рода.

– Это довольно странно, – заметил я, – но осмелюсь предположить, что вы просто не прислушивались. Хотя, если разобраться, все не так уж плохо. Чего стоит одна объездка десяти-двенадцати неукротимых бестий, которых вы почему-то скромно именуете рабочими лошадками! Уверяю вас, все мы, а я в особенности, каждый год с неизменным трепетом и вожделением ждем такого незабываемого развлечения.

– Я давно заметил это, Джо, – кивнул хозяин. – Во всяком случае, в свободном полете ты смотришься весьма грациозно.

– Есть и другие маленькие радости, – продолжал я. – Например, бак с застоявшейся питьевой водой, из которой приходится постоянно выуживать червей; фасоль каждый день на завтрак, обед и ужин; а еще мясо, которое можно жевать, наверное, целую вечность, и ничего ему от этого не будет. Сухари тоже вещь занятная: поколотишь сухариком по столу, а потом наблюдаешь за долгоносиками, которые вылезают посмотреть, кто это стучится в двери их древнего жилища.

– Слушай, Джо, – подхватил Ньюболд, – похоже, я, сам того не ведая, устроил здесь настоящий водевиль, и все ради того, чтобы вы, парни, не загрустили.

– Скорее настоящий колледж, – поправил я. – Всего за каких-то два года здесь можно вполне освоить любой из мертвых языков, ибо, как известно, человеческого языка ваши коровы попросту не понимают. Врачебная подготовка тоже на высоте, потому что каждый, кто в состоянии пронянчиться с вашими телятами всю зиму, сможет потом запросто завести себе первоклассную практику по уходу за престарелыми и немощными богачами, которые при такой чуткой заботе протянут на этом свете еще с десяток лет, не меньше.

– А вот об этом я как-то не задумывался, – покачал головой босс. – Наверное, мне уже давно следовало бы установить плату за прием на работу, а я, дурак, вместо этого еще и жалованье вам плачу.

– Это непростительная оплошность с вашей стороны! – поддакнул я. – Мы с ребятами уже давно хотели вам об этом сказать, но… видите ли, некоторые особо чувствительные люди очень огорчаются, когда им не удается задействовать свой потенциал на полную катушку. Вот мы, грешным делом, и подумали, что вы, наверное, тоже из их числа.

– Теперь мне все ясно, – ухмыльнулся босс, проявляя при этом гораздо больше выдержки, чем я от него ожидал. – Моя ошибка в том, что все это время я был чересчур щедр и слишком великодушен.

– Мне очень неприятно говорить вам об этом. Терпеть не могу жаловаться, но такова жестокая правда. Взять хотя бы крышу на нашем бараке – затейливый узор из дыр придает ей огромное сходство с ажурной сорочкой, что, видимо, было задумано специально для того, чтобы, даже лежа на койке, мы могли любоваться звездами. Обыкновенный погонщик непривычен к столь трогательному проявлению заботы и внимания со стороны своего хозяина. Хотя, должен признать, в некоторым смысле это оказалось даже удобно – например, теперь мы можем без труда узнать, что на улице начался дождь, или же, не выходя из помещения, судить о том, сдохнут коровы ночью от холода или нет.

– Картина мне ясна, – кивнул он. – Я просто был слишком добр!

– Шеф, я человек простой, жаловаться не привык, но по мне, уж лучше горькая правда. Мы же неучи, люди приземленные, а тут такое отношение. Кстати, сам я ничего против учения не имею и работу свою обожаю, но сегодняшний день окончательно выбил меня из колеи. С этой джексоновской таратайкой я томлюсь от безделья и буквально засыпаю на ходу.

– Джо, – ответил мне на это босс, – ты разбиваешь мне сердце. Похоже, продолжительный контакт с мягчайшим железным сиденьем подействовал на тебя не лучшим образом.

– Да уж, – осторожно признался я, – впечатление такое, будто с меня заживо содрали пол-ярда шкуры. Редкий работяга вроде меня, привыкший иметь дело исключительно с чистокровными скакунами, не станет томиться от безделья, доведись ему править всего-навсего парочкой покладистых лошадок, вроде тех, что достались мне сегодня утром.

– Просто они очень хорошо воспитаны, – пояснил он. – Я это сразу понял.

– Да, шеф, – согласился я, – они целый день только и занимаются тем, что расшаркиваются друг перед другом в реверансах. По их милости на мне живого места не осталось!