Хэммет внезапно замолчал и не открывал рта до тех пор, пока не остановил свою машину уже в Загорске у Лавры, на автомобильной стоянке.

Выйдя из машины, он с той же приклеенной улыбкой сказал Каринцеву:

— Пошли, благо храм открыт.

Из дверей Успенского собора доносились печальная музыка и негромкое пение хора. Шло богослужение. Максим не знал — какое, но, судя по черному гробу на черном постаменте, видимо, панихида. Хор исполнял грустное, типичное для православной духовной музыки панихидное песнопение. Хэммет протолкался вперед, ближе к гробу. Максим не пошел за ним: церковь — не автобус, а кроме того, ему отлично видно лицо мертвого, высветленное смертью, и тело его в гробу, укутанное в черное облачение. Хоронили, видимо, монаха или иеромонаха, потому что служил архиепископ или митрополит, судя по расцвеченной золотым шитьем ризе и большой панагии на груди.

— Кого хоронят? — спросил Хэммет у соседей.

Ему ответили.

— Кто служит?

Ему тоже ответили.

Максим не слышал ответов — они произносились шепотом, а вопросы Хэммета в молитвенной тишине собора звучали до неприличия развязно и громко. Максим начал уже пробираться к выходу, но Хэммет догнал его.

— Уходите, Макс? Я тоже. В сущности, ваше богослужение со всей его театральностью не сравнить с нашей квакерской простотой.

— Переменим тему, Дин. Я безбожник.

— Тогда закусим. Говорят, поблизости есть пристойный духан.

— Духанов нет. Есть рестораны.

— Вот и зайдем в один, где народу поменьше.

Зашли. Народу действительно было немного: день будничный, деловой. Выбрали одинокий столик, стоявший в стороне от других. При этом Хэммет о чем-то поговорил с официантом.

— Что вы ему сказали, Дин? — спросил Максим.

— Обычное. Просил меню.

— Неправда, Дин. У меня хороший слух. Вы просили к нам никого не подсаживать. Почему?

— Для дружеской беседы слушатели — помеха.

Пока Хэммет, выбирая меню, совещался с официантом, Максим задумался.

«Для чего он меня сюда привез? Для дружеской беседы? Но, во-первых, мы не друзья, а, во-вторых, для такой беседы не требуется ехать за сто километров. Мне он сказал, что ему нужен не церковник, а просто образованный русский интеллигент, знающий все — от „а“ до ижицы. Но какой же я специалист по русской истории, древней иконописи и православному богословию? Смешно! К тому же он не раз бывал здесь, по всей видимости. Да и не спрашивал он у меня ни о чем, а сам я желания не проявил языком болтать. С какой же целью он меня обманывал? Выпытать что-то о моем открытии? Зоя же могла сказать ему о моем характере и о том, что мне не надо объяснять, в чем суть секретности. Но он напросился. По дороге затевая какой-то странный разговор о слежке, на что-то намекал. Была ли цель у этой поездки? Видимо, была. Значит, „дружеская беседа“ все-таки состоится? Должно быть. Послушаем, как он раскроется…»

— Вы чем-то недовольны, Макс?

Каринцев пожал плечами. Дурацкий вопрос. Если Хэммет человек не глупый, а он, вероятно, действительно умен, только играет простака, значит, он мог сообразить, о чем размышлял Максим после этой никчемной поездки.

— А вы никогда не думали, Макс, о своем отце?

«Вот оно! Начинается».

— Вы привезли меня в Загорск только для того, чтобы задать этот вопрос?

— Не только для этого, Макс. Есть у нас и другие дела. Но мне бы хотелось, чтоб на этот вопрос вы ответили.

Каринцев посмотрел в упор в холодные, стреляющие глаза. Если так, он может спокойно ответить.

— Я не знаю отца, Хэммет. Никогда не видел его. Даже на фотокарточке.

— А ведь он все знает о вас, Макс. И ваши карточки есть у него, начиная со студенческой и кончая совсем недавней. Об этом стоит подумать, Макс. Много и глубоко подумать. Я опять что-то неправильно говорю по-русски? Нет? Но у вас, вероятно, есть вопросы.

— Прежде всего, зачем мне все это?

— А вы послушайте, что я вам расскажу. Над этим надо крупно подумать.

Максим уже не поправлял хэмметовской лексики. Он молча ждал.

— Отец ваш живет сейчас в штате Иллинойс, в городе Чикаго. Он переехал туда из Германии, куда бежал из России накануне войны. В России же он работал представителем крупной германской фармацевтической фирмы. По национальности — немец, служил в Германии в частях СС, получил звание гауптштурмфюрера и в этом качестве был прикомандирован к штабу власовской РОА, как хорошо знающий русский язык. Что вы думаете об этом, мой почти чистокровный ариец?

Да, это было действительно непредсказуемое. Поверить в это, не проверив, Максим не мог.

— У вас есть доказательства? — спросил он.

— Безусловно. Иначе я бы не начинал с вами этого разговора.

«Что ж, — подумал Максим. — Дадим бой».

— В детском доме, где я вырос, об этом не знали и не знают. Мать моя умерла при родах, не назвав отца. Все, что вы говорите, или пакостная ложь, или шантаж без достаточных оснований.

— Основания есть. И мы на них опираемся.

— Вы? Американское посольство?

— Нет. Центральное разведывательное управление.

— Не знал, с какой гадиной имею дело. Но тем хуже для вас. Правдивость вашей информации — синоним той пакостной лжи, о которой только что было сказано.

— Меня вы не оскорбите, Макс, потому что вы нам нужны. Если хотите узнать подробности, слушайте. В детдоме не могли найти вашего отца, потому что он был в Берлине. Мы нашли его после войны. На студенческих карточках, которые раздобыли ему геленовские агенты, ваше лицо — это копия лица вашей матери. Так сказал нам ваш отец. Кстати, его и, следовательно, ваша фамилия — Мальберг.

— Все? — спросил Каринцев.

— Нет, еще не все. В детдоме действительно ничего не знали, но у вашей матери были знакомые, у которых можно было что-то узнать. И мы нашли одну из ее школьных подруг, кто знал о ее связи с русским немцем, провизором или аптекарем, а на самом деле абверовским агентом, проникшим в Россию под маской представителя немецкого фармацевтического концерна. И учтите, что мы вам предъявим и ваши фотографии вместе с портретом вашей покойной матери, и письменные показания ее школьной подруги, и завизированное заявление Мальберга о том, что именно вы — его сын.

Вооружены, подумал Максим. Что же они от него хотят?

— Допустим, только допустим, что вы не лжете, или не ошибаетесь, или, скажем, ваши хозяева не осведомили вас, что это расчетливая выдумка, сфабрикованная в штабах ЦРУ, — сказал спокойно Каринцев, — то с какой целью все это мне рассказано? Что вы от меня хотите и чем угрожаете в случае моего отказа?

Хэммет снова приклеил знакомую улыбку:

— Начнем с отказа. В этом случае мы не будем объявлять советской контрразведке и научной общественности о вашем отце. У нас есть более сильное средство. Мы передадим эту историю в Западной Германии одному из наиболее читаемых шпрингеровских журналов со всей необходимой документацией, чтобы весь мир узнал, кто работает над военными секретами русских. И мы изложим все это, как разоблачение вашего правительства, с ведома которого нацистский последыш Мальберг под псевдонимом Каринцева привлекается к секретной военной работе. Пусть скажут, что это клевета. Не скажут. Что я работник ЦРУ, опровергнет мой дипломатический паспорт, а поведанную Шпрингером историю, пусть даже преувеличенную и опровержимую, выручит такой густой соус правды, что с вашей научной карьерой будет сразу покончено.

Максима словно ударило электрическим током. Ответных слов не было.

— А предлагаем мы следующее. В случае вашего согласия на сотрудничество в одном из нью-йоркских или швейцарских банков на ваш счет сразу же зачисляется некая сумма. За это вы только будете передавать нам результаты каждого вашего опыта, математически зашифрованные. В случае неудачи конечного итога вашей работы никаких требований к вам не предъявляется, а в случае удачи на ваш текущий счет в том же банке зачисляется еще некоторая сумма. Согласитесь, что мы не жулики и не шантажисты, а деловые люди, не тронутые пороком скупости. И добавлю, что в том и в другом случае вам будет предоставлено американское гражданство, если вы сможете приехать в Соединенные Штаты.