И вот прозвучал наконец этот звонок. Пароль и отзыв названы. Надо молчать и слушать.

— В семь вечера возьмите свою машину — она у вас есть, хотя вы ее и прячете, — и следуйте по Минскому шоссе вплоть до Кунцева. Недалеко от Кунцева вас нагонят и некоторое время поедут рядом. Не старайтесь разъехаться или обогнать спутника. Ждите его действий. Все. — И повесили трубку.

Была суббота. Паршин сидел дома, на стенных часах пробило шесть. Пора! Пока он дойдет до стоянки своей машины, пока доберется до Минского шоссе… Самое время выходить, не задерживаясь.

Машину он взял, даже не посмотрев, следует ли за ним очередная «Волга». Десятки следуют, не подозревать же их все. Да если и следует, что с того? Захотел прокатиться главный бухгалтер, вот и все! Шоссе набегало летящими навстречу огнями, дорожными указателями, силуэтами высотных домов, светящимися витринами. Наконец он почувствовал, что его «догнали». Именно почувствовал, потому что догоняющих машин было много, догоняли и уходили, а эта осталась рядом, как приросла. Ни водителя, ни человека, сидящего рядом, он даже не разглядел, только услышал довольно отчетливо через открытое окно:

— Не дергайтесь. Держитесь вплотную. Слушайте. Постарайтесь проникнуть в лабораторию Каринцева. Повод у вас есть. Вы главный бухгалтер, один из руководящих работников института. Имеете право. Походите, посмотрите, послушайте. Спросите, как идут дела, даже если вас нелюбезно встретят. Вы хозяин: ведь разработка-то плановая. А посмотрев и выслушав все, что удастся, перескажете нам. Вам позвонят через неделю и назначат место встречи. Ничего не записывайте, мне нужно только ваше мнение о ходе работ группы Каринцева. Есть ли движение вперед и есть ли у группы надежда на это? А сейчас мы уйдем далее по шоссе, а вы отправляйтесь обратно на первом же повороте.

Паршин так и сделал, пропустив вперед не «Кадиллак» и не «Бьюик», а желто-серую, похожую на такси «Волгу». Заметив только, что у говорившего с ним очки пол-лица закрывали. У первого светофора повернул назад и поехал домой.

— А я вчера засек Хэммета вместе с Паршиным в девятнадцать пятнадцать на Минском шоссе, — сказал Гриднев зашедшему в его кабинет Корецкому.

Тот обомлел:

— Каким образом? Лейтенант Ермоленко вчера следовал за Паршиным до Кунцева, где оба и повернули обратно. Ермоленко утверждает, что Паршин нигде не останавливался и не выходил. Кстати, заметьте: имеет собственный «жигуленок», а ездит на работу в метро и на автобусе. Может быть, вы ошибаетесь, Александр Романович? Не мог Хэммет встретиться с Паршиным. За Хэмметом наблюдал капитан Хомутов. Я еще не говорил с ним, но…

— И не говорите. Ошибаетесь вы. Я снял с наблюдения Хомутова. Увидел его на улице Чайковского. Смотрю, наша машина. Догнал, спросил капитана через окошко, кого это он преследует. Он говорит: Хэммета. Едет впереди на «Волге» с дипломатическим номером. Ну, я и отпустил его, сказал, что прослежу сам. Догнал американца у поворота на Калининский, пристроился с той же скоростью метрах в сорока сзади, ехал так почти до Кунцева, пока не заметил, что он притормаживает, пристраиваясь к соседней машине, идущей рядом. Ясно, что эта встреча преднамеренная и краткая — для какой-то информации. Меня сразу же заинтересовало: кому? Я обошел их с другой стороны и разглядел за рулем Паршина. Тут же сообразил, что встреча непродолжительная, видимо, инструктивная и явно рассчитанная на то, что ее не заметят. Так и оказалось. Ермоленко не обратил внимания и проследовал за Паршиным до его дома. Похоже, он и меня не углядел. Так он тебе и доложил, — перешел Гриднев на неофициальное «ты». — «Никуда не заезжал, ни с кем не встречался». Но распекать его не надо. То, что заметил я, Ермоленко заметить не мог. Он не видел Хэммета.

— А ты понимаешь, что значит твоя удача? — спросил Корецкий. — Чемпионский шахматный ход.

— Не преувеличивай, — сказал Гриднев.

Однако задумался. Действительно ли это только случайность? Нет, конечно. Был и расчет. С той минуты, когда он узнал от Хомутова, что тот преследует Хэммета. Был расчет и тогда, когда он увидел две будто слипшиеся друг с другом машины. Без расчета он не смог бы опознать Паршина. Но был ли это расчет победителя? Решил ли он хотя бы одну из стоящих перед ними проблем? Нет, пожалуй… Так он и ответил Корецкому.

— Решил, — упрямо настаивал тот. — И главную. Паршин — связной Хэммета. Разве это не шаг к победе?

— Шажок. Паршин связной Хэммета. А что дальше? Будем следить за Паршиным. А мы и так следим. Ничего умнее нам и не остается. Но есть же и другие проблемы. Разве доказано, что Лобуда — это Паршин? И разве доказано, что Паршин — убийца Колоскова? Многое еще нужно доказать, майор. И доказательств пока не вижу.

— Мы еще не до конца использовали Саблина, — сказал Корецкий.

— Что верно, то верно. Дело об убийстве конюха недопустимо закисло.

— А если мы докажем, что Паршин убийца, а следовательно, и то, что Лобуда — это Паршин, будем ли мы спешить с арестом? Молчишь? То-то и оно! Если уж ты шахматными терминами заговорил, то в партии Хэммета есть две фигуры: Максим и Паршин. И обе нам нужны.

«В одном Корецкий, пожалуй, прав, — думал Гриднев, — мы не станем спешить с арестом Паршина, даже если тайна убийства Колоскова будет раскрыта. Нам нужно разоблачить Хэммета и спасти Максима, если только его можно спасти. Но нам важно и разоблачить немецко-фашистского агента с фамилией Лобуда. Только „связной Хэммета“ — это старческие слезы в суде и несколько лет в колонии строгого режима, а если он к тому же и Лобуда, то у него нет права на жизнь. Подождем с арестом, но тайну убийства конюха все же откроем. Пошлем-ка Саблина к соседям Паршина по этажу. Он в однокомнатной квартире живет. Корецкий говорит: там целый этаж однокомнатных. Есть у кого поспрашивать о молчаливом соседе».

Саблин обошел двенадцать квартир — одна против другой по всему этажу. В каждой спрашивал, кто из живущих здесь воевал, где воевал, как войну закончил. Мало кто назвал Паршина, но знали его все, и общая характеристика была почти одинакова. Разными словами в каждой квартире сказали в общем одно: неприятный человек, неразговорчивый, недружелюбный, угрюмый, невежливый, даже заносчивый.

— Почему заносчивый? — спросил Саблин домохозяйку Серову.

— Я недавно здесь живу, из Гранатного переехала. Ну и выбрали меня старшей по этажу. К маю решили мы сообща в складчину паркет в коридоре и на площадке натереть. Подсчитали — работа, мастика, воск — меньше рубля на квартиру приходится. Пошла я к нему. Позвонила. Открыл. А дверь на цепочку замкнута. С вас, говорю ему в щель, семьдесят пять копеек причитается, пол в коридоре натереть. Он помолчал, скривился, ушел в комнату, а дверь закрыл, будто я воровка какая. А потом сунул мне через цепочку рублевку мятую с присловием: сдачи не надо! Поутру в лифте встретились, так даже здрасте не сказал, как пень лесной промолчал.

В шестьдесят четвертой квартире в том же коридоре Саблина ожидала находка. Именно так и можно назвать информацию, которую он получил у хозяйки дома, медицинской сестры Меркурьевой.

— Меня не интересует ни личность Паршина, ни его поведение, — сказала она — Но один эпизод, имеющий или не имеющий к нему отношения, мне хочется вспомнить. Тем более что случилось это только вчера вечером, когда его не было дома. Позвонил ко мне один задрипанный старичок — не старичок, но и не моложавый, этак лет на пятьдесят с гаком. Одежонка измятая, сапоги стоптанные, физиономия небритая, седой. Чернушина, говорит, мне позови. Нет у нас, отвечаю, никакого Чернушина. Проспись, говорю, и по чужим квартирам не шастай. А мне, говорит, этот адрес дали, и никаких, мол, гвоздей. Из Ростова я, и он это знает. Ну, сами понимаете, — это я уже вам рассказываю, — меня любопытство остановило дверь перед ним захлопнуть. А какой из себя этот Чернушин, спрашиваю. Повыше меня на голову, говорит, да поширше в плечах, прибавь к моим четверть метра. Да скуластый он и глазки махонькие. Не Паршин ли, спрашиваю: что-то в описании похожее есть. Нет, говорит, Чернушин. А Чернушина я не знаю. Он и ушел. Сказал: опять на вокзале ночевать. Не знаю уж, зачем вам все это рассказываю, товарищ капитан, просто вспомнилось.