Должен сознаться, что я тогда не считал положение безнадежным – сказывалась еще космическая мало опытность. В этом же 1960 году у нас ведь были успешные пуски космических кораблей-спутников, о которых был оповещен весь мир. Авось нам повезет и здесь. Кроме того, была еще одна нехорошая надежда, которая появляется в преддверии срыва сроков: «Не я буду последним, до меня в полете дело не дойдет! Ракета ведь новая!»

Леониду Воскресенскому Королев поручил руководить подготовкой старта четырехступенчатой 8К78. Воскресенский детально разобрался с состоянием дел по четвертой ступени. Был он от Бога наделен даром предвидения, хотя и считал себя атеистом. Выслушав мои проблемы, он посоветовал:

– Да плюнь ты на этот радиоблок вместе со всеми марсианскими задачами. По первому разу мы дальше Сибири не улетим!

Мы уже были адаптированы к круглосуточной работе на ТП. Но сентябрь 1960 года по «недосыпу», числу ежечасных технических проблем, лавине отказов был рекордным. Среди всех систем, соревнующихся по количеству «бобов», самым рекордным был радиокомплекс.

Началось с того, что радиоблок оказался просто неработоспособным. На совещании технического руководства 9 сентября ведущий идеолог бортового радиокомплекса Малахов заявил, что положение отнюдь не безнадежное и ему нужны всего сутки на испытания. Хотя не все прилетевшие из Москвы приборы были кондиционны, а запасные – и вовсе не работали.

Это заявление вызвало взрыв возмущенного смеха. Я сообщил по ВЧ состояние дел Королеву. Он ответил, что вылетает в ближайшие дни вместе с министром Калмыковым, который «даст жару» этому Малахову и всей компании Белоусова.

После того как на столе Малахов и Ходарев заставили передатчики излучать, а приемники принимать команды, я настоял на водворении всей аппаратуры на свои штатные места в корпусе аппарата и начале проверок совместно с другими системами. Надо было убедиться, что команды из радиоблока разойдутся не по ложным адресам, а передатчики через штатные бортовые антенны способны излучать обещанные ватты, при потреблении тоже не более согласованного от бортовых источников количества ампер.

Что тут началось! Пробой триодов в передатчике – выяснилось, запаяли не тот триод. Пробой диодов в преобразователе питания передатчика – это непонятно, почему. Отказы миниатюрных переключателей «Таран» – по причине их особо низкого качества. Сгорела электроника КРЛ из-за перепутанного монтажа. Отказал электронный коммутатор телеметрии. Передатчик начал было работать, но вдруг пошел дым! И так далее, и так далее. Ежедневный перечень замечаний превышал два десятка.

Малахов, появляясь после одного-двух часов сна, с головой по пояс влезал в аппарат вместе с паяльником. Больше никто, кроме него, не разбирался и не имел доступа к радиоблоку. Трудно было понять, идет ли дым от пайки канифолью или дымят сами приборы.

К 15 сентября на полигон прилетела Госкомиссия во главе с Рудневым и Калмыковым. Они имели обыкновение ночью приходить в МИК и убеждаться в том, что никто не спит и «пайка» продолжается.

Королев, Келдыш, Ишлинский уже были на полигоне. Много времени у начальства отнимали заседания по кораблям-спутникам. Начали появляться многочисленные гости и любопытные, причастные к пилотируемой программе. Не за горами был пуск «Востока». За делами по Марсу начальство следило по ночам. Очередной ночью Руднев с Калмыковым пришли в МИК вместе с Королевым.

Руднев обратился ко мне с не совсем корректным вопросом:

– Каждую ночь, когда мы приходим в МИК, я вижу, торчит из аппарата одна и та же задница! Она тоже полетит на Марс?

Сказано это было так громко, что ее владелец с трудом вытащил из аппарата другие части тела и, увидев начальство, приготовился к дальнейшему разносу. Однако настроения для него уже не было. Малахов доложил, что ему нужно еще четыре часа.

– Я уже привык к тому, – сказал Калмыков, – что каждые сутки вам не хватает еще четырех часов. За месяц таких набралось больше сотни.

Дальнейшие уточнения могли привести к громкому обсуждению действительного положения дел. Это было нежелательно в присутствии членов Госкомиссии, и руководители нас покинули.

Четыре раза вытаскивали из аппарата для «штатного ремонта» два передатчика, шесть раз – приемники, дорабатывали логику подачи команд, неисчислимое количество перепаек сделали в схемах телеметрии, никак не могли согласовать подачу числовых команд с нужными углами установки звездного и солнечного датчиков. Каждое новое включение, имитирующее один из сеансов работы борта, приносило новые отказы и необъяснимые замечания. Снова следовало вскрытие аппарата, снова перепайки.

Непонятно, когда отдыхали две монтажницы нашего приборного производства. Римму и Люду в любое время суток можно было увидеть в МИКе, перепаивающих согласно очередному изменению схемы монтаж капризного прибора или изготавливающих новый кабель. Кто-то из инженеров, получив после перепайки кабель, при мне прозвонил его на соответствие схеме, нарисованной карандашом на клочке бумаги. Обнаружил ошибку, возмутился и пожаловался, что «ваша монтажница меня подвела».

Я подошел к Римме выяснить причину.

– Признаюсь, ошиблась, после семнадцати часов пайки без перерывов на ужин и завтрак. На обед мы уже давно не ходим.

Только к 27 сентября при круглосуточных испытаниях, доработках, перепайках и перепроверках мы дошли, наконец, до комплексных испытаний по полной программе и получили такое число отклонений, что стало очевидным – пуск в оптимальную дату невозможен.

Комплексные испытания на соответствие программе управления полетом в сеансах связи срывались по самым разным причинам. Мы их повторяли до одури, стремясь хоть раз пройти без замечаний имитацию нормального полета.

Наконец, 29 сентября дотянули испытания до имитации сеанса передачи изображения. Получили ко всеобщему ликованию некое подобие тест-картинки. Фототелевизионное устройство должно было передать изображение поверхности Марса на пролете с высоты около 10 000 км. Но, увы, при повторении убедились, что ФТУ работать вряд ли будет! Сеанс астрокоррекции из-за ошибок в методике закладки уставок также срывался, снова делались попытки повторения, снова на другом этапе получали срывы.