- Что, норов решила показать? - процедил он шепотом.

- Да, - сказала я так же тихо, но отчетливо. Ответ вырвался у меня сам, помимо моей воли.

Все это длилось недолго - ты бы, читатель, и до трех не успел сосчитать, - и мне казалось, что он вот-вот убьет меня, но тут отца передернуло, и он сдавленно прорычал:

- Ты такая же, как все бабы. Одна болтовня… вы луну с неба выпросите, если вам позволить. Мужчина не должен слушать баб. Эй, Лис, ты уже сочинил свои враки? Отдай ей, пусть перепишет!

Он не осмелился ударить меня, и страх мой перед ним прошел навсегда. С тех пор я ему и пяди не уступала, скорее наоборот. Вскоре я осмелилась сказать ему, что мы с Лисом не можем уследить за Редивалью, потому что все время заняты с ним в Столбовой зале. Он рычал и ругался, но в конце концов перепоручил это дело Батте. Батта в последнее время была с ним накоротке; она проводила многие часы в царской опочивальне, сплетничала, шушукалась, подлизывалась. Не думаю, чтобы между ними что-то было - даже в лучшие ее годы в Батте не было ничего такого, что мой отец называл "сдобностью", - но он начал сдавать, а Батта с ним нянчилась и потчевала его горячим молоком с медом. С Редивалью она тоже сюсюкала, но это была еще та парочка: то они 'готовы были друг другу глаза выцарапать, то снова шептали на ушко пошлости и сплетни.

Однако все, что творилось во дворце, не трогало меня нимало. Я, словно приговоренная к смерти, ожидала палача, потому что каждое мгновение ждала возмездия небес. Но дни шли, и ничего не случалось, и с большой неохотой я осознала, что мои судьи, наверно, дали мне отсрочку.

Когда я поняла это, я отправилась в комнату Психеи и расставила там все, как было до начала наших бед. Я нашла греческие стихи, похожие на гимн в честь бога Горы. Стихи я сожгла, как и одежды, которые она носила в последний год, - память о нашем счастье была для меня слишком тяжелой. Но остальные ее вещи и драгоценности - особенно те, которые она любила в детстве, - я привела в порядок и положила на место. Я сделала это на случай, если Психея вдруг вернется - тогда она нашла бы все таким, как было, когда мы обе были счастливы и любили друг друга. Затем я закрыла дверь и наложила печать. Чтобы не сойти с ума, я должна была забыть все, что произошло, и помнить только о счастливом прошлом. Если моим служанкам случалось произнести ее имя, я приказывала им замолчать. Если это случалось с Лисом, я делала вид, что не слышу, и тут же переводила разговор на другое. Общество Лиса мне было уже не так приятно, как прежде.

Правда, я охотно говорила с ним о той части философии, которую именуют "физикой": что такое жизнетворный огонь и как душа зарождается из крови, о космических эпохах, о жизни растений и животных, о далеких странах, их почве и климате, о способах правления и о многом другом. Мне нравилось обременять себя знаниями, я хотела измотать себя.

Как только зажила моя рана, я вновь начала брать уроки боевого искусства у Бардии. Еще моя левая рука не могла удержать щит, а я уже занималась, ведь Бардия сказал, что бой без щита - тоже большое искусство. Воин очень хвалил меня, и я знала, что это не лесть.

Я хотела укрепить в себе ту жестокую и беспощадную силу, которую впервые ощутила в себе, выслушав приговор богов. Занятиями и трудами я хотела вытравить из себя женщину. Иногда, по ночам, когда дождь стучал по крыше или ветер завывал в трубах, я чувствовала, что возведенные мною плотины рушатся и меня захватывает идущее из самой глубины души беспокойство - жива ли Психея, где она этой холодной ночью? Я представляла, как жестокие деревенские женщины гонят ее, замерзшую и голодную, от своих ворот. Но, проворочавшись так с час в постели, пролив все слезы и призвав на помощь всех богов, я вновь отгораживалась плотиной от этого чувства.

Вскоре Бардия взялся обучать меня и верховой езде. Он говорил со мной, как с мужчиной, и это одновременно радовало и печалило меня.

Так все шло до Зимнего солнцеворота. В нашей стране это - большой праздник. На следующий день после него Царь, возвращаясь во дворец с пирушки у одного старейшины, поскользнулся на парадном крыльце. День был холодный, и ступеньки, которые мыли даже зимой, обледенели. Падая, он подвернул правую ногу и ударился об острую кромку ступени; когда слуги бросились к нему на помощь, он зарычал от боли и чуть было не укусил протянутую ему руку. Но в следующий миг он уже проклинал слуг за нерасторопность. Когда я подоспела к месту происшествия, я кивком приказала слугам поднять отца и отнести его в постель, что бы он ни говорил и ни вытворял. Это было сделано, хотя и не без труда, после чего пришел цирюльник и определил перелом бедра; впрочем, мы сразу так и подумали. "Мне это не вправить, госпожа, - шепнул цирюльник, - даже если он меня подпустит". Мы послали гонца в Дом Унгит за Вторым Жрецом, который слыл способным костоправом. Пока его ждали, Царь успел влить в себя такое количество крепкого вина, от которого обычный человек тут же умер бы. Когда прибыл Второй Жрец и принялся за сломанную ногу, Царь начал рычать и биться, как дикий зверь, и попытался выхватить кинжал. Тогда я кивнула Бардии, и шесть стражников навалились на Царя, чтобы тот не бился. В перерывах между стонами и звериным рычанием Царь выкрикивал, показывая на меня глазами:

- Уберите отсюда эту! Эту, с платком! Она хочет меня замучить. Я знаю ее, знаю.

Той ночью он не спал и на следующую ночь тоже. Кроме боли в ноге, ему не давал заснуть жуткий, разрывающий грудь кашель. Кроме того, Батта, пока мы не видели, щедро подносила ему вино. Сама я старалась держаться подальше от царской опочивальни, потому что мне было противно смотреть на пьяного старика, который все время твердил, что знает, кто я такая, хоть я и занавесила лицо платком.

- Хозяин, - уверял его Лис, - это твоя дочь, царевна Оруаль.

- Э-э, это она так говорит, - бормотал Царь, - а я-то лучше знаю! Это она поночам прижигает мне ногу каленым железом! Я знаю, кто она такая… Эй! Стража!Бардия! Уведите ее отсюда!

На третью ночь я, Бардия, Лис и Второй Жрец стояли под дверьми опочивальни и переговаривались шепотом. Имя Второго Жреца было Арном; это был черноволосый молодой человек моего возраста, безбородый, как евнух, но евнухом он не был (хотя в Доме Унгит евнухи и были, до жреческого служения допускались только полноценные мужчины).

- Похоже, - сказал Арном, - что Царь умрет.

Вот оно, подумалось мне. В Гломе будет новая власть, и я отправлюсь в изгнание, чтобы разделить с Психеей ее участь.

- И я того же мнения, - откликнулся Лис. - И ждать этого недолго. Впереди- немалые заботы.

- Большие, чем ты полагаешь, Лисиас, - сказал Арном (я в первый раз услышала, чтобы Лиса назвали его подлинным именем). - В Доме Унгит тоже есть умирающий.

- Что это значит, Арном? - спросил Бардия.

- Жрец при смерти. Если я что-то смыслю в искусстве врачевания, он протянетне более пяти дней.

- Ты будешь вместо него? - спросил Бардия. Арном утвердительно кивнул.

- Если на то будет воля Царя, - прибавил Лис.Таков был обычай Глома.

- В такое время необходимо, - сказал Бардия, - чтобы Дом Царя и Дом Унгит ладили между собой. Иначе найдутся люди, которые захотят погреть на этом руки.

- Да, - согласился Арном. - Никто не решится выступить против обоих домов сразу.

- Нам повезло, - сказал Бардия, - что Царица и Унгит ладят друг с другом.

- Царица? - спросил Арном.

- Царица, - в один голос сказали Бардия и Лис.

- Ах, если бы царевна была замужем, - вздохнул Арном, отвесив мне любезный поклон. - Ведь женщина не может вести в бой войско Глома.

- Наша Царица может, - сказал Бардия и так угрожающе выдвинул впереднижнюю челюсть, словно он сам был этим войском. Я почувствовала на себе пристальный взгляд Арнома и поняла, что в моем платке куда больше пользы, чем в самой дивной красоте.

- Между Домом Царя и Домом Унгит доброе согласие во всем, кроме Полян.Если бы не болезнь Жреца и несчастье с Царем, мы бы вернулись к разговору о Полянах.