— Моргейна, — пробормотал он, — это ты, Моргейна… ты вернулась ко мне… ты так молода и прекрасна… для меня Богиня всегда представала в твоем облике… Моргейна, ты ведь больше не покинешь меня, правда?

— Я никогда больше тебя не покину, брат мой, малыш мой, любовь моя, — прошептала я и поцеловала Артура в глаза. И он умер — в тот самый миг, как туманы развеялись и солнце озарило берега Авалона.

Весной следующего года Моргейне приснился странный сон.

Ей снилось, будто она находится в старинной христианской церкви, построенной на Авалоне самим Иосифом Аримафейским, явившимся сюда из Святой земли. И там, перед алтарем, на том самом месте, где умер Галахад, стоит Ланселет в рясе священника, и его серьезное лицо озарено внутренним светом. И во сне Моргейна подошла к алтарю, чтоб причаститься хлебом и вином — хоть наяву никогда этого и не делала, — и Ланселет наклонился и поднес чашу к ее губам, и Моргейна сделала глоток. А потом он будто бы сам преклонил колени и сказал Моргейне:

— Возьми эту чашу — ты, что служила Богине. Все боги суть один Бог, и все мы, кто служит Единому, едины.

А когда Моргейна взяла чашу и поднесла к губам Ланселета, как жрица жрецу, то увидела, что он сделался молодым и прекрасным, как много лёт назад. И еще она увидела, что чаша в ее руках — это Грааль.

А затем — в точности как в тот раз, когда у алтаря стоял коленопреклоненный Галахад — у Ланселета вырвался возглас:

— О, этот свет!.. Этот свет!..

А потом он рухнул и остался лежать на каменном полу, недвижим. Моргейна проснулась в своем уединенном обиталище на Авалоне, и это восклицание, исполненное неизъяснимого восторга, все еще звенело у нее в ушах; но вокруг никого не было.

Стояло раннее утро; Авалон был окутан густым туманом. Моргейна тихо встала и облачилась в темное платье жрицы, но набросила на голову покрывало, так, чтобы скрыть вытатуированный на лбу полумесяц.

Двигаясь все так же бесшумно, Моргейна вышла из дома — вокруг было так тихо, как бывает лишь на рассвете — и направилась вниз по тропе, в сторону Священного источника. Ничто не нарушало тишины, но Моргейна ощущала у себя за спиной бесшумные шаги. Она никогда не оставалась в одиночестве; маленький народец всегда сопровождал ее, хоть и редко показывался на глаза — Моргейна была для них и матерью, и жрицей, и знала, что они никогда ее не покинут. Но когда она подошла к древней христианской церквушке, шаги мало-помалу стихли; нет, сюда маленький народец за нею не пойдет. Моргейна остановилась у порога.

В церкви мерцал свет — отсвет лампадки, что всегда горела в алтаре. На миг Моргейне захотелось шагнуть внутрь — столь живым было воспоминание о сегодняшнем сне… она почти верила, что увидит в церкви Ланселета, сраженного сиянием Грааля… но нет. Здесь ей делать нечего. И не станет она навязываться их богу. И даже если Грааль и вправду здесь, ей до него уже не дотянуться.

И все же сон упорно не шел у нее из головы. Может, он послан ей как предостережение? Ланселет ведь моложе ее… впрочем, Моргейна не знала, как теперь течет время во внешнем мире. Авалон ушел в туманы столь глубоко, что мог в этом уподобиться волшебной стране, какой она была в дни юности Моргейны, — быть может, когда на Авалоне проходит год, во внешнем мире проносятся три, пять или даже семь лет. Но если это предостережение, значит, она должна закончить еще одно дело, пока она в состоянии переходить из одного мира в другой.

Моргейна преклонила колени перед Священным терном, шепотом вознесла молитву Богине, потом обратилась к растению с просьбой и осторожно срезала молодой побег. Она делала это не в первый раз: в последние годы, когда кто-нибудь посещал Авалон и возвращался потом во внешний мир, будь то друид или странствующий монах — некоторые еще могли добраться до древней церкви на Авалоне, — Моргейна каждому из них вручала веточку Священного терна, чтоб тот расцвел где-нибудь во внешнем мире. Но этот побег она должна посадить своими руками.

Никогда нога ее не ступала на тот, другой остров — не считая коронации Артура и еще, быть может, того дня, когда туманы расступились и Гвенвифар каким-то образом прошла сквозь них. Но теперь, обдумав все, Моргейна вызвала ладью, а когда та появилась, послала ее в туман; когда ладья скользнула навстречу солнцу, Моргейна увидела лежащую на водах Озера тень церкви и услышала отдаленный звон колоколов. Моргейна заметила, как съежились ее верные спутники при этих звуках, и поняла, что туда они тоже за нею не последуют. Что ж, значит, так тому и быть. Впрочем, она совершенно не желала, чтоб монахи на острове в ужасе глазели на авалонскую ладью. Потому ладья подошла к берегу незримой, и так же незримо Моргейна сошла с нее и постояла, глядя, как та вновь исчезает в тумане. А потом, повесив корзинку на руку — «В точности как какая-нибудь старая торговка», — подумала Моргейна, — она тихо зашагала по тропе в глубь острова.

Всего каких-нибудь сто лет назад, если не меньше — на Авалоне уж точно меньше, — эти миры начали расходиться. И однако, этот мир уже совсем иной «. И деревья, и тропа — все было не таким. Моргейна в изумлении остановилась у подножия небольшого холма — ведь на Авалоне не было ничего подобного! Она почему-то считала, что земля будет той же самой, только здания будут иными: в конце концов, это ведь один и тот же остров, разделенный магией надвое… но теперь Моргейна убедилась, что здесь все было совсем не так.

А потом, спускаясь по склону холма к небольшой церквушке, Моргейна увидела процессию монахов, несших гроб.

« Так значит, мое видение было истинным, хоть я и сочла его всего лишь сном «. Моргейна остановилась, а когда монахи, несшие тело, задержались, чтоб немного передохнуть, она, подойдя, откинула покрывало с лица покойника.

Лицо Ланселета было осунувшимся и морщинистым — с тех пор, как они расстались, он очень сильно постарел. Моргейне даже не хотелось думать, на сколько же лет он постарел. Но это лишь на миг привлекло ее внимание — а потом Моргейна увидела, что на лице Ланселета запечатлелся необычайный покой и умиротворение. Ланселет, улыбаясь, глядел куда-то вдаль. И Моргейна поняла, куда устремлен его взор.

— Так значит, ты наконец-то отыскал свой Грааль, — прошептала она.

— Ты знала его в миру, сестра? — спросил один из монахов, несших гроб. Моргейна поняла, что он принял ее за монахиню — видимо, из-за темного скромного одеяния.

— Он был моим… моим родичем.

« Моим кузеном, возлюбленным, другом… но все это было давным-давно. А в конце пути мы сделались служителями божьими «.

— Я слыхал, что в былые дни, при дворе короля Артура, его звали Ланселетом, — сказал монах. — Но здесь, в монастыре, мы называли его Галахадом. Он много лет прожил среди нас, а несколько дней назад принял священнический сан.

« Ах, кузен мой! Сколь же далеко ты зашел в поисках бога, что мог бы оправдать твои надежды!»

Монахи вновь подняли гроб на плечи. Тот, что беседовал с Моргейной, сказал:» Молись за его душу, сестра «, — и Моргейна склонила голову. Она не ощущала горя — по крайней мере, сейчас, пока еще помнила лежащий на лице Ланселета отблеск нездешнего света.

Но она не пошла следом за ними в церковь.» Здесь завеса истончается. Здесь Галахад преклонил колени, и увидел свет Грааля, хранившегося в другой церкви, на Авалоне, и потянулся к нему, и шагнул сквозь пропасть, разделяющую миры, — и умер…

И здесь же Ланселет наконец-то последовал за сыном «.

Моргейна медленно пошла дальше по тропе. Она уже почти готова была отказаться от своего замысла. Какое это теперь имеет значение? Но когда Моргейна остановилась в нерешительности, старик садовник, возившийся на клумбе неподалеку от тропы, поднял голову и заметил ее.

— Я тебя не знаю, сестра. Ты нездешняя, — сказал он. — Ты паломница?

Можно было сказать и так — в определенном смысле слова.

— Я ищу могилу моей родственницы — она была Владычицей Озера…