Николай Семенович Лесков

"Сим воспрещается..."

"Сим воспрещается", "сим строго воспрещается", "сим наистрожайше воспрещается"! Кому из вас, почтенные читатели, не доводилось встречаться с этой нашей, так сказать, национальной фразой и вывеской? Где она не писалась, где она не стояла, где не сверкала и не била в глаза русскому человеку для того, чтобы порой досаждать ему, а чаще воздымать в его голове самые странные недоразумения: зачем и к чему все эти запреты; какой в некоторых из них смысл; какая в них польза; затем, если во всех этих запретах есть смысл и польза, то почему же девяносто девять запрещений из ста никем не соблюдаются, и зачем, когда несоблюдение их видимо подрывает авторитет запретителей, зачем этого не искоренят и не запретят, а все только запрещения растут и растут и множатся; зачем это, наконец, никого не смутит и не заставит задуматься? Впрочем, сказав, что это "никого не смущает", мы припоминаем, что сделали маленький промах, и должны оговориться. Покойный профессор гражданского законоведения в Московском университете Федор Лукич Морошкин, автор известного сочинения "О постепенном образовании законодательства" (умерший в 1857 году), не раз обращал внимание своих слушателей на то, что законодательство в России так разошлось с жизнью и ее требованиями, что, по его словам, у нас давно исчезла всякая возможность жить, не совершая ежеминутно постоянных преступлений. Благодаря непроглядной сети спутанных, перепутанных, одно другое уничтожающих и одно другому противоречащих запрещений, человеку, желающему не нарушать закона, у нас пришлось бы преодолевать такие неудобства жизни, с какими не знается ни один дикарь, заблудившийся в непроходимых лесах Гвианы. "Законовед, - резюмировал он, неминуемо должен бы прийти от этой путаницы в непереносимое отчаяние, если бы его не подкрепляла одна священная надежда на явление со временем закона о запрещении запрещений!" Даровитый ученый, выражавший эту райскую надежду, уже двенадцать лет как переселился в селения праведных, а надежда его все еще остается надеждою, и курьезная сторона многих русских неисполнимых в необъяснимых запрещений все еще продолжает то смешить, то сердить людей, ведающих о сих запрещениях и неуклонно их нарушающих. Все это сводится иногда к анекдоту, часто к комедии и нередко к драме. Начнем по очереди с анекдота.

Пишучи эту заметку, мы крайне сожалеем, что не обладаем завидной памятью некоторых счастливцев, способных пересказать ряды событий с такой точностию, как будто бы они вписаны у них в памяти, как на таблицу; но каждый из читателей сам, всеконечно, найдет у себя большой запас воспоминаний, могущих с избытком пополнить наши слишком краткие и слишком беглые заметки. Не знаем, с чего начать; но как особого систематического порядка в этих воспоминаниях и не требуется, то начнем хотя со "старинного зла", т.е. со взяток. Взятка воспрещалась. В законе за мздоимство и лихоимство назначались кары, но их почти никто не боялся, и взятки брали все или почти все, а кто их не брал, тех звали простофилями и даже дураками. Это - одна сторона: ею грешили лихоимцы; но у медали есть и другая сторона, которой грешили лиходатели. Взятки давать запрещалось, но без взяток ничего не делалось да и не могло делаться. Лет несколько тому назад одно из очень и очень высокопоставленных лиц сделало одну огромнейшую покупку, на которую в надлежащем присутственном месте совершена была купчая крепость, и надсмотрщик крепостного стола (как назывались тогда эти чиновники) отправился с готовым документом и книгой на дом к очень и очень высокопоставленной особе. Особа взяла купчую, расписалась и отдала книгу чиновнику. Тот молча поклонился, отошел и стал у двери. Особа обернулась: видит - чиновник стоит. - Благодарю, братец, благодарю, - сказала особа. Чиновник вежливо склонился и опять стоит. - Благодарю же, благодарю, - повторяет ему особа. Чиновник - опять поклон молча и опять ни с места. Особа имела слабость думать, что она одарена высшим ведением и особенно жизнь русскую в русского человека проницает до дна. - Ага! - воскликнула особа, - я тебя понимаю! - И с этим высокопоставленное лицо обернулось к столу, выдвинуло ящик, пошарило там рукой и крикнуло чиновнику: - Подай мне книгу! Тот подал. Высокопоставленное лицо положило в книгу сторублевый билет, отдало книгу, не оборачиваясь, назад чиновнику, и, улыбаясь, наслаждалось уже заранее эффектом, как она, эта особа, станет рассказывать нынче в собрании всех высокопоставленных лиц, как с него, с самого его, чиновник гражданской палаты сто рублей взятки взял... Но среда этих ликований высокопоставленное лицо вдруг оглянулось, а чиновник опять стоит у двери. Особу это даже передернуло: в самом деле отошла эта приказная крыса по коврам тихо и стоит, словно мечты высокие подслушивает. - Чего же ты еще стоишь? - крикнула особа. А тот опять поклон. - Да ведь я же тебе положил в книжку. - Точно так, - тихо, но не робея начал чиновник. - Так что же тебе еще? - Здесь всего сто рублей. - Ну! - А купчая крепость на миллион шестьсот тысяч. - Ну! - Мне не поверят мои товарищи, что ваше вашество мне всего сто рублей изволили пожаловать. - Сколько же бы ты желал получить? - Обыкновенный человек мне дал бы, по крайней мере, три тысячи, а ваше вашество пожалуете мне пять. Особа сорвалась с петель. Эта неслыханная наглость ее поразила. - Мерзавец! - закричала особа. - Где ты взял столько дерзости, чтобы говорить мне такие вещи? - Дерзость моя, ваше вашество, основана на моем положении, - продолжал спокойно чиновник. - Я служу, плачу деньги за чины, не получаю никакого жалованья и содержу целую канцелярию. Высокопоставленное лицо сделало круглые глаза от изумления. - Действительно, действительно так, - продолжал, пользуясь этой минутой, чиновник, - я бедный человек, служу без жалованья, плачу за чины и содержу канцелярию, а потому, что я получаю, то идет для пользы службы. Особа дала чиновнику пять тысяч и потом долго носилась с открытием, что у нас есть чиновники, которые, так сказать, на законном основании берут взятки. - И я сам, да, я сам дал пять тысяч и не скрываю этого! - говорила она однажды одному тоже высокопоставленному лицу. - А я советовал бы вам это скрывать, - отвечал собеседник. - Это зачем? - Да ведь вы подлежите за это суду, как лиходатель заодно с лихоимцем. Особа замахала руками: "дескать, тут сам черт ногу переломит!" - и с тех пор о данной взятке ни гу-гу. Из имений многих наших высших государственных людей всегда отпускались щедрые взятки на чиновников, и деньги эти сносились прямо по отчетам, как жалованье, в расходные статьи, и при поверках и опеках статьи эти читались гласно и громко и никого не смущали. А взятка все-таки была запрещенное преступление.

В одном из наших больших губернских городов был в довольно недавние годы начальником добрейший и благодушнейший престарелый князь (ныне уже умерший), и там же, в том же самом городе, был городовой врач, из евреев, что называется, преестественнейшая каналья. На чиновника этого до старика-князя доходили беспрестанные жалобы, а во время одного рекрутского набора скопилось их столько, что добрый князь не выдержал и сказал: - А, с этим, стало быть, надо что-нибудь того... надо что-нибудь сделать. - Не будьте с ним так мягки, ваше сиятельство, - отвечал ему его советник и правитель. - Да, да, да... стало быть, нельзя... Позвать его ко мне, и вы увидите, черт меня возьми, мягок ли я... увидите. Через полчаса правитель докладывает, что виновный лекарь явился и ждет в приемной. - А, он, стало быть, там! Нет, сюда его, сюда его, в кабинет... а вас прошу постоять вот тут за ширмой... Вы говорите, что я мягок, стало быть, слаб... Вот вы увидите, как я слаб... Вошел преступник; князь на него так и накатился. - Вы, - говорит, - взятки брать! - Беру, ваше сиятельство, - отвечает доктор. - Как, что?.. Что такое я слышу? - испугался князь. - Да вы изволите спрашивать, беру ли я взятки? - начал пояснять врач. Так я вашему сиятельству докладываю, что действительно беру. - Да как же вы, стало быть, смеете? - Позвольте мне объяснить это? - спрашивает врач. - Объясняйте, черт возьми; объясняйте! - Все объяснение в двух словах, ваше сиятельство: жалованья получаю сто двадцать рублей в год, но и тех не беру, а отдаю управе; медицинской практики не имею за недостатком времени, от науки отвык, тройку лошадей содержу для езды по городу с происшествия на происшествие, нанимаю от себя фельдшера, содержу семью, плачу жалованье прислуге и даю на содержание управы. Откуда мне все это взять, ваше сиятельство? Я бедный человек и служу правительству даром. Князь смутился, и врожденное его добродушие взяло верх над его напускной строгостью. - Но все-таки, - заговорил он, поворачиваясь спиной к портьере, - но все-таки... это того... вы, стало быть, того... всякий день делаете постоянно преступления... Ведь этак нельзя, это запрещено законом. - Ваше сиятельство, в России все постоянно делают беспрерывные преступления. - Да это вы того... стало быть, как вы смеете! - опять закипятился князь. - Я, сударь мой, я первый, я никогда не делаю преступлений. - Вы их при мне, ваше сиятельство, совершили более пятнадцати. - Что, что такое?.. Я... пятнадцать преступлений в пятнадцать минут?.. Вы - сумасшедший. - Никак нет: вы во все время, что со мною говорите, изволите зажигать спички... Вон их пятнадцать брошено... - Да, они гаснут; но это для вас не оправдание. - Да, но в них я уравниваюсь с вашим сиятельством в преступничестве. - Как? что такое? - Спички запрещено законом зажигать! - Как?.. что?.. Князь покосился на портьеру и как бы ждал оттуда спасения. - Да-с, точно так, - продолжал со вздохом лекарь. - Вы, ваше сиятельство, пятнадцать раз изволили нарушить закон. - Так чем же я буду зажигать? - вскричал князь. - Бандерольные спички, ваше сиятельство, узаконены, а все другие запрещены, а вы изволите видеть (он поднял коробочек и прочитал по-польски) "Zapalki Poltaka w Wiedniu" (*) - запрещенное, ваше сиятельство.