Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Это не твое дело, – отвечала египтянка.

– Притом же, – сказал он, – припомни и то, что я из другого народа – я эллин, и другой с тобой веры.

Египтянка опустила ресницы своих длинных, как миндалины, глаз и отвечала ему:

– Я не знаю, в чем твоя вера: это касается наших жрецов; но я верю, что грязь так же марает ногу гречанки, как и ноги всякой иной, и одинаково каждую жжет уголь каленый. Не смущай меня, грек; твоя дочь покорила себе мое сердце, – иди, обними твою дочь и жену и приди ко мне завтра.

А когда незнакомец ушел, девушка тотчас же опять взяла свое покрывало и пошла к богатому ростовщику. Она заложила ему за высокую цену все свое имущество и взятое золото отдала на другой день незнакомцу.

Через малое же время, когда прошел срок сделанного заклада, ростовщик пришел с закладной и взял за себя все имущество египтянки, а она должна была оставить свой дом и виноградник и выйти в одном бедном носильном платье. Теперь у нее не было ни средств, ни приюта.

Скоро увидели ее в этом положении прежние знакомые ее родителей и стали говорить ей:

– Ты безумная девушка, и сама виновата в том, до чего тебя довела твоя безрассудная доброта!

Она же им отвечала, что ее доброта не была безрассудна, потому что теперь она лишь одна потерпит несчастье, а без этого погибало целое семейство. Она рассказала им все о несчастье эллина.

– Так ты вдвое безумна, если сделала это все для людей чужой веры!

– Да ведь не порода и вера страдали, а люди, – ответила она.

Услыхав такой ответ, знакомые почувствовали против нее еще большее раздражение.

– Ты хочешь блистать своей добротою к чужеверным пришельцам, – ну, так живи же, как знаешь! – и все предоставили ее судьбе, а судьба приготовила ей жестокое испытание.

Великодушная девушка не могла избежать тяжких бедствий по причинам, которые крылась в ее воспитании: она совсем не была приготовлена к тому, чтобы добывать себе средства своими трудами. Она имела молодость, красоту и светлый, даже проницающий ум и возвышенную душу, но не была обучена никакому ремеслу. Прелестное, девственное тело ее было слабо для того, чтоб исполнять грубые работы – береговые поденщицы ее отгоняли; она не могла носить ни корзины с плодами, ни кирпичи на постройки, и когда она хотела мыть белье на реке, то зола из сгоревшего нильского тростника разъедала ее нежные руки, а текучая вода производила у нее головокружение, так что она упала в воду и ее, полуживую, без чувств вытащили из Нила.

Она очутилась в отчаянном положении: в мокром платье и голодная. С ней поделилась сухою ячменною лепешкой береговая блудница, – одна из тех, которые во множестве бродили по берегу Нила, поджидая проходивших здесь вечером чужеземных матросов (навклиров); одна эта женщина поделилась с нею и на ночь своею циновкой, она же прикрыла ее и от стужи ночной своею сухою одеждой, а потом… прекрасная египтянка стала такою же, как эта, – прибрежной блудницей.

Все знавшие Азу от нее отвратились – она погибала. Иногда она приходила в свой бывший виноградник, под то самое дерево, на ветвях которого хотел удавиться избавленный ею незнакомец, и вспоминала его рассказ, и всегда находила, что не могла поступить иначе, как поступила: пусть страдает она, но другие спасены!.. Это радовало египтянку и давало ей силу терпеть ее унижение; но случались минуты слабости, когда она была близка к отчаянию и готова была броситься в Нил. Тогда она садилась над кручей на красном, как сгустелый ком крови, песчаном холме и размышляла о том: неизбежно ли так должно быть, чтобы добрый всегда был между грязью и калеными угольями?

Или будь безучастен к горю людскому, или утони в горе сам? Третий выбор – плетись между грязью и углем. Для чего же тогда нашим сердцам дано знать сострадание? Или Небо жестоко? Зачем оттуда никто не сойдет и не укажет – как людям сделать жизнь свою лучше, чтоб отверженных не было, и чтобы не было гордых, пресыщенных и нищих? О, если бы снизошел оттуда такой великий учитель! Если бы был такой человек, – как бы она хотела рыдать у его ног и во всю жизнь исполнять все, что он ей прикажет!

В таком настроении она однажды тихо брела вдоль берега Нила, по уединенному месту, и не встречала в этот день даже буйных мореходцев. Она уже два дня не ела и чувствовала мучительный голод. В глазах у нее мутилось. Она подошла к реке и нагнулась, чтобы напиться, но сейчас же отскочила в испуге: так самой ей показалось страшно ее изнуренное лицо с померкнувшим взглядом. А так недавно еще ее все называли «прекрасной».

– О, я понимаю теперь, что это значит. Я уже больше не «прекрасная», – я страшна даже. самым потерянным людям!.. Голод приблизился, мучительный голод… но я не: ропщу… Я посылаю последний привет мой Небу, которое внушило мне решенье любить других больше себя, и с тем умираю!

Она бросилась к реке, чтоб утонуть, и непременно бы исполнила это, но ее неожиданно кто-то удержал за плечо, и она, оглянувшись, увидала перед собой пожилого человека, скромного вида и в чужестранной одежде.

Египтянка приняла его за одного из чужестранцев, приходящих на это место с целями, о которых ей было известно, и сказала ему:

– Оставь меня в покое: я не хочу идти сегодня с тобой.

Но чужеземец не отошел, а взглянул на нее ласково и сказал ей:

– Напрасно думаешь, сестра моя, что я был намерен сказать тебе что-либо дурное. Мне показалось, что ты в каком-то боренье с собой.

– Да; я вынимаю ноги мои из грязи и хочу ступить на горячие уголья. Это требует силы.

– Ты очень слаба.

– Я два дня не ела.

– Так ешь же скорее: со мной есть хлеб и печеная рыба.

Чужеземец поспешно перебросил из-за спины холщовую сумку и подал девушке рыбу и хлеб, и флягу води с вином.

Египтянка стала есть, запивая глотками воды, а когда первый мучительный голод ее был утолен, она повела глазами на незнакомца и тихо сказала:

– Нехорошо, что я ем твою пищу: ты путешествуешь и тебе нужен запас для себя.

– Не беспокойся, сестра, – я могу потерпеть, и поверь, что терпеть гораздо отрадней, чем видеть терпящих.

Египтянка вздрогнула.

– Чужестранец! – сказала она: – ты меня накормил и хорошо говоришь… но зачем ты два раза уже назвал меня своею сестрой? Разве не понимаешь ты, кто я такая?

– Ты такое же создание Бога, как я, и сестра мне. Какое мне дело, чем житейское горе и жестокость людей тебя теперь сделали.

Девушка вперила в него свои глаза, опять засверкавшие бывалым огнем, и вскричала:

– Ты жжешь меня своими словами: ты, быть может, посланник богов?

– Нет, я такой же, как ты, простой человек.

– Но кто научил тебя так говорить, что сердце мое горит и трепещет?

– Сядем здесь вместе, и я расскажу тебе, кто научил меня так говорить.

Несчастная еще больше смутилась.

– Как? – сказала она: – ты хочешь сидеть со мной рядом! Тебя могут увидеть с блудницей почтенные люди, и что ты им скажешь тогда в свое оправдание?

– Я скажу им, что тот, кто всех их почтеннее, не гнушался такою, о какой ты вспоминаешь.

– Кто ж это был он?.. Я о таком не слыхала… но ты о нем говоришь, и слова твои льют новую жизнь в мое сердце… Может быть, он-то и есть твой учитель?!

– Ты не ошиблась. Это Он– мой Учитель.

Египтянка заплакала.

– Как ты счастлив, как ты счастлив, чужестранец! Где же он, где этот небесный посланник?!

– Он с нами.

– С нами!.. со мной!.. Не смейся над бедною блудницей!.. я несчастна… Скажи мне, где он, и я побегу… я стану его умолять… быть может, и мне он даст новую жизнь!

Чужеземец сам взволновался.

– Успокойся, – сказал он: – ты ее будешь иметь – новую жизнь, – развяжись только со старой, – развяжись скорей с тем, что гнетет тебя в прошлом.

– Слушай же, кто я такая! – воскликнула с оживлением девушка и рассказала все, что с ней было, и когда повесть ее была кончена, она добавила в свое оправдание:

– Говорят, будто мне надлежало иначе размыслить, но я не могла: мое сердце тогда одолело рассудок.

13
{"b":"49454","o":1}