Пятьдесят тысяч зрителей на стадионе «Эйзель» еще не понимают, не осознают всего масштаба этой футбольной драмы. В какофонии звучащих труб, трещоток и песнопений не слышны раздирающие душу крики тех, кто агонизирует. Из репродукторов раздаются призывы к сохранению спокойствия. Все думают, что это обычная стычка. Всем хорошо известно: у английских болельщиков несколько горячая кровь.

Затем постепенно, еще не веря в случившееся, оторопевшие зрители наконец начинают понимать весь ужас трагедии. И вот повсюду на стадионе раздаются крики и призывы тифози к отмщению. Они увидели жертвы «красных». Вооружившись железными трубами, выломанными из ограждения, они намерены проучить распоясавшихся хулиганов, которые забрасывают пивными бутылками раненых, лежащих на земле. Силы наведения порядка пытаются вмешаться, но, увы, все напрасно: тифози с остервенением преследуют «английских болельщиков».

В это время игроки обеих команд находятся в раздевалках. Здесь не слышен шум стадиона, крики умирающих, хотя трагедия разворачивается над нашими головами.

Франческо Морини, один из наших игроков, первый поднимает нас по тревоге. Он, правда, говорит о «потасовках и драках». Мы не думаем о катастрофе и не подозреваем, что сейчас повторяется трагедия Брэдфорда. За пятнадцать дней до этого, 11 мая 1985 года, в Англии, в Брэдфорде, во время матча в третьем дивизионе между командами «Брэдфорд» и «Линкольн» возник пожар, быстро охвативший деревянные трибуны, в результате чего погибло 54 человека и ранено было еще 200. Явно в этом деле были замешаны английские хулиганы…

Затем в раздевалку входит наш врач. Он в ужасе. «Есть раненые. Возможно, даже мертвые». Мы не можем в это поверить. В коридорах царит тревожное оживление, бегут врачи, пожарные, санитары с носилками. Слышатся голоса: «Несчастный случай», «Рухнула стена».

Ровно в 8.00 к нам приходит один из ответственных лиц Европейского футбольного союза Ротенбюллер. Он страшно подавлен: «Дело приняло слишком серьезный оборот, срочно созываем совет, который вынесет решение о возможности проведения матча».

Ротенбюллер обращается к нам: «Если вы откажетесь играть, то будет уже не тридцать, а сто мертвецов».

Мы не хотим играть в такой обстановке. Ожидаем официального вердикта. Мы больше не в силах сдерживать себя и принимаем решение выйти на стадион, к нашим болельщикам, чтобы, во-первых, определить на месте масштаб катастрофы, а во-вторых, кто знает, может, успокоить разбушевавшиеся страсти. Вместе с Бонини, Ширеа и несколькими другими игроками мы бежим к трибуне, ставшей ареной смерти для стольких мучеников. «Эйзель» напоминает извергающийся вулкан. Звуки праздника и предсмертные вопли слились там в один невообразимый адский гул. Наконец мы в середине толпы болельщиков, которым удалось спастись с трибуны «Z». Вокруг раненые, люди, еще не вышедшие из шокового состояния.

«Отмщение! „Красные“ убили женщин, детей! Отмщение!» Болельщики окружают нас, они кричат нам о своей боли. У меня в глазах стоят слезы. И я понимаю, что утешительные слова о спокойствии, выдержке, братстве звучат смешно, когда я вижу, какие страдания испытывают эти люди. Они хотят прорвать хилый полицейский кордон, который отделяет их от «красных», и отомстить за все. Опасаясь, как бы они не последовали примеру английских хулиганов, я пытаюсь спокойно объяснить им, что их действия нам помешают, так как мы должны играть этот матч. Это – единственный способ избежать еще больших жертв. Мы отомстим за всех на поле, так как из-за нас, футболистов, наши болельщики приняли смерть.

Единственный вопрос, стоящий перед нами: как же играть такой матч? «Эйзель» все еще остается чудовищной пороховой бочкой, где полыхают ненависть и желание отомстить. Я говорю себе: только игра может охладить эти накаленные страсти.

Но я слышу отчаянные крики тех, кто заглянул смерти в лицо: «Ради бога, умоляем вас, не играйте! Какой стыд! Ведь погибли люди! Не играйте!».

Я возвращаюсь в раздевалку, сажусь на скамью и погружаюсь в свои мысли. Я, конечно, растерян, но я твердо знаю: нужно играть. Если мы не станем играть, то у выхода со стадиона развяжется новая бойня между пьяными хулиганами и нашими тифози, жаждущими мести. Даже трудно представить, чем это все закончится. Пусть лучше страсти улягутся во время матча. Это позволит избежать худшего.

Мы никак не можем сосредоточиться. Джиованни Аньелли, крайне расстроенный, покидает стадион. Он едет прямо в Турин. Он не будет присутствовать на матче, для него футбол потерпел полное крушение… Мы говорим отрывистыми фразами. Словами, лишенными смысла. Наш капитан Ширеа отправляется зачитывать по микрофону призыв к спокойствию и благоразумию. Траппатони пытается мобилизовать нас на игру, настраивает на победу. Победу, которую мы хотим, должны посвятить жертвам.

Матч начинается с опозданием на 45 минут. Мы выходим на поле, англичане и итальянцы, едва поднимая глаза друг на друга. Англичане понимают нашу боль, мы понимаем, что им стыдно. Игра начинается. В течение 90 минут матча по радио постоянно зачитывают приказ военнослужащим немедленно прибыть в свои казармы и сосредоточиться возле стадиона «Эйзель».

Кровавая арена превращается в настоящий укрепленный лагерь. Вертолеты, скорбно гудя, эвакуируют раненых в ближайшие госпитали, а полиция пытается вернуть на трибуны тех зрителей, которые еще толпятся внизу, у поля. На стадион падает ночь, словно траурная занавеска.

Матч состоялся, и это был неплохой матч: трудный, жесткий, но все было по правилам, как и должно быть. Казалось, что футбол пытался вернуть свое достоинство.

Мы сыграли хороший матч, который делает честь футболу. «Ливерпуль» старался не упустить своего шанса, но я, забив единственный гол в этом матче, подарил победу, а вместе с ней и почетный трофей Турину. Очень многие комментировали мой «радостный жест», который я сделал после финального свистка. Вряд ли это была радость, речь скорее всего шла о движении, вызванном азартом и тем, что спало громадное напряжение этого матча. Мы не хотели совершать круг почета. Мы подбежали к трибуне, где погибли мученики, опустились перед ней на колени. Спасибо вам, наши верные болельщики, за то, что вы были вместе с нами до конца матча. Спасибо, что вы выиграли этот матч вместе с нами.

Кубок европейских чемпионов нам вручил президент УЕФА Жак Жорж у входа в раздевалку в строгой и торжественной обстановке. Там же мы получили и свои медали.

В этот вечер, 29 мая 1985 года, не было победителей, были лишь проигравшие, которые пытались спасти свое лицо. Проигравшие, ошеломленные случившимся. Проигравшие: публика, обе команды и футбол.

Позже, отправляясь на пресс-конференцию, я столкнулся с английскими игроками: Дэлглишом, Нилом и другими. Они не принимали участия в бойне, но тем не менее шли, низко опустив головы. Им было стыдно за этих хулиганов. И я, который когда-то имел смутные планы поиграть когда-нибудь в Англии после истечения моего контракта в июне 1986 года, теперь понял, что этого сделать не смогу. Из-за погибших. Из-за Турина, почерневшего от траура. Из-за итальянского народа, который мне никогда бы этого не простил. Во имя Франческо Платини, пьемонтского каменщика, моего деда.

Четверг, 30 мая 1985 года. Около двух часов ночи мне все же удается дозвониться до Кристель. Я видел ее и своих родителей, а также наших общих друзей в отеле. Все живы и здоровы. Но Кристель обеспокоена. Я успокаиваю ее.

В полдень наш самолет садится в Турине. Вместе с президентом клуба Джанперо Бониперти мы отправляемся на итальянское телевидение, чтобы посмотреть еще раз пленку об этом ужасном массовом убийстве. Я уже видел эти кадры сегодня утром перед отлетом из Брюсселя. Трудно словами выразить весь ужас, охвативший меня при просмотре. Это хуже, чем я представлял. Рухнувшая стена, толпа, напирающая сверху, люди, шагающие по распростертым телам… Посиневшие лица умерших болельщиков, лица – тихие, застывшие. Эти люди жили за тысячи километров от английских хулиганов, приехавших сюда только ради того, чтобы затеять драку… Лицо Андреа, мальчика, который пришел сюда вместе с отцом. Он пробился в первые ряды, протиснулся к самой сетке, чтобы не пропустить ни одного мгновения предстоящего матча, о котором он мечтал больше месяца. И вдруг все вокруг него задвигалось. Все сдвинулось прямо на него. Андреа Казула уже никогда не отметит свое одиннадцатилетие…