* * * Не у меня, не у тебя – у них Вся сила окончаний родовых: Их воздухом поющ тростник и скважист, И с благодарностью улитки губ людских Потянут на себя их дышащую тяжесть. Нет имени у них. Войди в их хрящ, И будешь ты наследником их княжеств, — И для людей, для их сердец живых, Блуждая в их извилинах, развивах, Изобразишь и наслажденья их, И то, что мучит их – в приливах и отливах. * * *
Внутри горы бездействует кумир В покоях бережных, безбрежных и счастливых, А с шеи каплет ожерелий жир, Оберегая сна приливы и отливы. Когда он мальчик был и с ним играл павлин, Его индийской радугой кормили, Давали молока из розоватых глин И не жалели кошенили. Кость усыпленная завязана узлом, Очеловечены колени, руки, плечи. Он улыбается своим тишайшим ртом, Он мыслит костию и чувствует челом И вспомнить силится свой облик человечий… * * * Я в сердце века. Путь неясен, А время удаляет цель — И посоха усталый ясень, И меди нищенскую цвель. * * * А мастер пушечного цеха, Кузнечных памятников швец, Мне скажет: ничего, отец, — Уж мы сошьем тебе такое… * * * Сосновой рощицы закон: Виол и арф семейный звон. Стволы извилисты и голы, Но всё же арфы и виолы Растут, как будто каждый ствол На арфу начал гнуть Эол И бросил, о корнях жалея, Жалея ствол, жалея сил; Виолу с арфой пробудил Звучать в коре, коричневея. * * * Пластинкой тоненькой жиллета Легко щетину спячки снять — Полуукраинское лето Давай с тобою вспоминать. Вы, именитые вершины, Дерев косматых именины — Честь Рюисдалевых картин, И на почин – лишь куст один В янтарь и мясо красных глин. Земля бежит наверх. Приятно Глядеть на чистые пласты И быть хозяином объятной Семипалатной простоты. Его холмы к далекой цели Стогами легкими летели, Его дорог степной бульвар Как цепь шатров в тенистый жар! И на пожар рванулась ива, А тополь встал самолюбиво… Над желтым лагерем жнивья Морозных дымов колея. А Дон еще, как полукровка, Сребрясь и мелко, и неловко, Воды набравши с полковша, Терялся, что моя душа, Когда на жесткие постели Ложилось бремя вечеров И, выходя из берегов, Деревья-бражники шумели… * * * Ночь. Дорога. Сон первичный Соблазнителен и нов… Что мне снится? Рукавичный Снегом пышущий Тамбов Или Цны – реки обычной — Белый, белый бел-покров? Или я в полях совхозных — Воздух в рот и жизнь берет Солнц подсолнечника грозных Прямо в очи оборот? Кроме хлеба, кроме дома, Снится мне глубокий сон: Трудодень, подъятый дремой, Превратился в синий Дон… Анна, Россошь и Гремячье — Процветут их имена — Белизна снегов гагачья Из вагонного окна!.. * * * Вехи дальние обоза Сквозь стекло особняка, От тепла и от мороза Близкой кажется река. И какой там лес – еловый? Не еловый, а лиловый, — И какая там береза, Не скажу наверняка — Лишь чернил воздушных проза Неразборчива, легка… * * * Где я? Что со мной дурного? Степь беззимняя гола… Это мачеха Кольцова… Шутишь – родина щегла! Только города немого В гололедицу обзор, Только чайника ночного Сам с собою разговор, В гуще воздуха степного Перекличка поездов Да украинская мова Их растянутых гудков… * * * Шло цепочкой в темноводье Протяженных гроз ведро Из дворянского угодья В океанское ядро. Шло, само себя колыша, Осторожно, грозно шло… Смотришь: небо стало выше — Новоселье, дом и крыша — И на улице светло! * * * Когда щегол в воздушной сдобе Вдруг затрясется, сердцевит, Ученый плащик перчит злоба, А чепчик черным красовит. Клевещет жердочка и планка, Клевещет клетка сотней спиц — И всё на свете наизнанку, И есть лесная Саламанка Для непослушных умных птиц. |
