* * * С веселым ржанием пасутся табуны, И римской ржавчиной окрасилась долина; Сухое золото классической весны Уносит времени прозрачная стремнина. Топча по осени дубовые листы, Что густо стелются пустынною тропинкой, Я вспомню Цезаря прекрасные черты — Сей профиль женственный с коварною горбинкой! Здесь, Капитолия и Форума вдали, Средь увядания спокойного природы, Я слышу Августа и на краю земли Державным яблоком катящиеся годы. Да будет в старости печаль моя светла: Я в Риме родился, и он ко мне вернулся; Мне осень добрая волчицею была, И – месяц Цезаря – мне август улыбнулся. * * * Я не увижу знаменитой «Федры» В старинном многоярусном театре, С проко́пченной высокой галереи, При свете оплывающих свечей. И, равнодушен к суете актеров, Сбирающих рукоплесканий жатву, Я не услышу обращенный к рампе, Двойною рифмой оперенный стих: – Как эти покрывала мне постылы… Театр Расина! Мощная завеса Нас отделяет от другого мира; Глубокими морщинами волнуя, Меж ним и нами занавес лежит: Спадают с плеч классические шали, Расплавленный страданьем крепнет голос, И достигает скорбного закала Негодованьем раскаленный слог… Я опоздал на празднество Расина… Вновь шелестят истлевшие афиши, И слабо пахнет апельсинной коркой, И словно из столетней летаргии Очнувшийся сосед мне говорит: – Измученный безумством Мельпомены, Я в этой жизни жажду только мира; Уйдем, покуда зрители-шакалы На растерзанье Музы не пришли! Когда бы грек увидел наши игры… Из других редакций «Камня» * * * Из полутемной залы, вдруг, Ты выскользнула в легкой шали — Мы никому не помешали, Мы не будили спящих слуг… * * * Душный сумрак кроет ложе, Напряженно дышит грудь… Может, мне всего дороже Тонкий крест и тайный путь. * * * Паденье – неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты. Кто камни нам бросает с высоты — И камень отрицает иго праха? И деревянной поступью монаха Мощеный двор когда-то мерил ты, Булыжники и грубые мечты — В них жажда смерти и тоска размаха… Так проклят будь, готический приют, Где потолком входящий обморочен И в очаге веселых дров не жгут! Немногие для вечности живут; Но если ты мгновенным озабочен, Твой жребий страшен и твой дом непрочен! * * *
Поговорим о Риме – дивный град! Он утвердился купола победой. Послушаем апостольское credo: Несется пыль и радуги висят. На Авентине вечно ждут царя — Двунадесятых праздников кануны — И строго-канонические луны Не могут изменить календаря. На дольный мир бросает пепел бурый Над Форумом огромная луна, И голова моя обнажена — О, холод католической тонзуры! * * * Есть ценностей незыблемая ска́ла Над скучными ошибками веков. Неправильно наложена опала На автора возвышенных стихов. И вслед за тем, как жалкий Сумароков Пролепетал заученную роль, Как царский посох в скинии пророков, У нас цвела торжественная боль. Что делать вам в театре полуслова И полумаск, герои и цари? И для меня явленье Озерова — Последний луч трагической зари. * * * Ни триумфа, ни войны! О железные, доколе Безопасный Капитолий Мы хранить осуждены? Или римские перуны — Гнев народа – обманув, Отдыхает острый клюв Той ораторской трибуны; Или возит кирпичи Солнца дряхлая повозка И в руках у недоноска Рима ржавые ключи? Encyclica Есть обитаемая духом Свобода – избранных удел. Орлиным зреньем, дивным слухом Священник римский уцелел. И голубь не боится грома, Которым церковь говорит; В апостольском созвучьи: Roma! Он только сердце веселит. Я повторяю это имя Под вечным куполом небес, Хоть говоривший мне о Риме В священном сумраке исчез! * * * Обиженно уходят на холмы, Как Римом недовольные плебеи, Старухи-овцы – черные халдеи, Исчадье ночи в капюшонах тьмы. Их тысячи – передвигают все, Как жердочки, мохнатые колени, Трясутся и бегут в курчавой пене, Как жеребья в огромном колесе. Им нужен царь и черный Авентин, Овечий Рим с его семью холмами, Собачий лай, костер под небесами И горький дым жилища, и овин. На них кустарник двинулся стеной И побежали воинов палатки, Они идут в священном беспорядке. Висит руно тяжелою волной. |
