— Я обязан вас вознаградить, — сказал король решительно. — Что скажете о маршальском жезле? Черт побери, вы достойны того, чтобы нынче же стать маршалом Франции! И еще… Я хорошо помню, что гасконцы бедны, как церковные мыши… Ста тысяч пистолей вам хватит?

— Вполне…

— Нет, этого мало, и не спорьте! Меня не зря зовут Людовиком Справедливым. Двести тысяч! Да, это подходящая сумма для вас… И еще я вас делаю кавалером ордена Святого Духа…

— А вы поможете мне жениться на Анне?

— На Анне? — поднял брови его величество. — Да ее же вышвырнули отсюда, блудливую кошку! Зачем вам эта шлюха?

— Тысяча извинений, ваше величество, но я имел в виду мою Анну, миледи Кларик, образец чистоты, добродетели и красоты…

— А, ну это другое дело! Мы немедленно пошлем за ней гонцов, и я велю ей выйти за вас замуж немедленно. Кардинал Ришелье вас обвенчает… не правда ли, кардинал?

— С превеликим удовольствием, ваше величество, — сказал Ришелье, кланяясь. — Наш отважный д'Артаньян это вполне заслужил…

Король, дружески улыбаясь, воскликнул:

— А потом мы все вчетвером отправимся в какой-нибудь кабачок вроде «Головы сарацина» и выпьем там как следует…

— Если мне будет позволено поправить ваше величество, я предложил бы «Сосновую шишку», — сказал д'Артаньян. — Туда как раз завезли испанское вино, и колбасы там недурны…

— Ради бога, ради бога! Подождите минуточку, я сейчас повешу вам орден на шею, чтобы вы выглядели еще достойнее…

Он повернулся было к секретеру, но вместо этого схватил д'Артаньяна за шиворот и принялся ожесточенно трясти, крича:

— Сударь! Сударь! Сударь!

В одно мгновение бесследно исчезли и одна из роскошных зал Лувра, и король с королевой, и кардинал, а вместо этого обнаружился Планше, без особых церемоний трясший д'Артаньяна за ворот и тихо звавший: «Сударь! Сударь!» Однако прошло еще какое-то время, прежде чем гасконец окончательно уяснил, что высший орден Франции и маршальский жезл, равно как и решительная расправа короля с неверной супругой были лишь предрассветным сном, а на самом деле он лежал сейчас на кровати в гостинице «Кабанья голова» — почти полностью одетый, скинувший только сапоги и камзол.

Прежде всего он схватился за шею — но подвешенный на тонком ремешке мешочек с двумя подвесками был на месте, он только съехал под левый бок из-за того, что ремешок был чересчур длинный…

Отчаянно моргая, д'Артаньян всецело вернул себя к реальности, успев еще мимолетно пожалеть о привидевшихся в столь приятном сновидении наградах, коих ему во всамделишной жизни вряд ли дождаться с этаким-то королем, обязанным своим прозвищем не высоким качествам характера, а исключительно знаку зодиака…

— Что-то случилось? — спросил он озабоченно, видя удрученное лицо Планше, и, не теряя времени, вскочил с постели, принялся на всякий случай — вдруг придется срочно куда-то бежать? — натягивать сапоги. — Да не молчи ты!

От одежды Планше на три фута вокруг несло промозглой речной сыростью, а глаза были красные — похоже, нынче ночью верный слуга вообще не улучил минутки вздремнуть.

— Кажется, дела не особенно хороши, сударь, — сказал Планше. — Быть может, даже и плохи…

— Черт побери, это ты от англичан нахватался этих словечек! — вспылил д'Артаньян, натягивая камзол и через голову надевая перевязь со шпагой. — Это от них только и слышно: «Боюсь, он умер…» «Предполагаю, дела не особенно хороши…» Брось эти их ухватки и объясни все толково, как подобает французу!

— Слушаюсь, сударь… Так вот, когда вы уплыли, я направился поискать словоохотливого собеседника, а где его лучше всего искать, как не за выпивкой? Понимаете ли, бал в королевском дворце — это не только залы, где веселятся господа. Это еще и превеликое множество слуг, как дворцовых, так и тех, что прибыли с господами. А значит, слетелись, как мухи на мед, и торговцы с разной снедью и вином… Вы мне приказали не жалеть денег, и я старался…

— Короче! — взревел д'Артаньян.

— В общем, сударь, мне быстро удалось выведать, что двух наших соперников, то бишь господина Атоса и Гримо, посадили в один из винных подвалов, к тому времени уже опустевший. Винные подвалы, сударь, строят надежно и запорами снабжают изрядными… Как только я это выяснил, тут же постарался пробраться как можно ближе. И мне удалось — это все-таки не тюрьма, а обыкновенный подвал, так что я с парочкой новых приятелей поместился совсем близко от входа, и мы все вместе выпивали понемножечку, то есть, с точки зрения стражи, выглядели вполне благонамеренными людьми, занятыми абсолютно житейским делом…

— Короче!

— Короче некуда, сударь, я как раз перехожу к главному… Сидели мы, стало быть, поблизости от лестницы в подвал, выпивали, как приличные люди, — и вдруг появился некий англичанин, по виду из благородных, и звали его капитан Паддингтон.

— Он что, тебе представился? — фыркнул д'Артаньян.

— Да нет, конечно, с чего бы вдруг? Просто стражник начал ему докладывать: мол, вы уж простите, капитан Паддингтон, что я вашу милость вызвал с бала, но дело в том, что этот самый схваченный француз, тот, что выглядит дворянином, все время выкрикивает ваше имя и твердит, чтобы мы вам передали слово «Пожар», иначе, дескать, всем вам — это стражник ему говорит — головы поотрубают, как пить дать… Капитан этот, как услышал про «Пожар», тут же кинулся в подвал — и, пары минут не прошло, вышел оттуда с обоими нашими заключенными. Я так понимаю, этот капитан Паддингтон — из людей герцога Бекингэма, а слово это было у них заранее обговоренным паролем на случай какого недоразумения…

— Клянусь небом, мне и самому так кажется, — сказал д'Артаньян. — И что было дальше?

— Этот самый капитан Паддингтон увел Атоса прямехонько во дворец. Прошло совсем немного времени, и все они выскочили оттуда, как сумасшедшие — герцог Бекингэм, Атос с ним, Паддингтон, еще несколько человек, надо полагать, из свиты герцога. Кинулись на герцогскую барку и отплыли, хотя на реке стояла тьма-тьмущая… Ну, я не растерялся, нашел лодку — их там множество стояло, наемных — и велел плыть за баркой, заплатил ему с ходу столько, что он про вопросы забыл… Когда они приплыли в Лондон, пошли во дворец герцога. Там сразу же загорелись огни, началась преизрядная суматоха, со двора вылетел верховой и куда-то помчался сломя голову, да так, что и нечего было думать угнаться за ним на своих двоих. Я еще постоял чуточку напротив дворца и решил, что все равно ничего больше не узнаю, время уж больно раннее, так что лучше поспешить к вам и доложить все… Надеюсь, сударь, я ничего не напортил?

— Ну что ты, наоборот, — хмуро сказал д'Артаньян. — Ты выше всяких похвал, Планше… Похоже, для нас в этом городе становится слишком уж горячо. Атос, без сомнения, уже открыл герцогу глаза на мою скромную персону, и тот, спорю на все свое невыплаченное жалованье, уже горько пожалел о своей щедрости по отношению к «Арамису»… Пора бежать, а?

— Осмелюсь добавить, сударь, — и побыстрее… Сдается мне, герцог не станет церемониться ни с вами, ни со мной, в таких делах не разбирают, кто господин, а кто слуга…

— Золотые слова, Планше, — сказал д'Артаньян. — Вульгарно выражаясь, нужно уносить ноги. Благо вещей особенно собирать и не нужно, много ли их у нас…

Он ни капельки не паниковал — просто лихорадочно прикидывал в уме степень грозящей им опасности и пытался предугадать, как будет действовать герцог, уже, несомненно, обнаруживший пропажу двух подвесков. Самое лучшее в таких случаях — поставить себя на место охотника. Безмозглая дичь сделать это не способна, но мы-то люди…

В Лондоне нет ничего похожего на парижскую полицейскую стражу, и это несколько облегчает дело. Здешние городские стражники — народ ленивый и пожилой, занятый главным образом тем, что толчется на главных городских улицах, притворяясь, что надзирает за порядком там, где его все равно не нарушают. Полицейских сыщиков вроде парижских здесь тоже нет — и лондонец, которого, к примеру, обокрали, должен заплатить судейским за розыски преступника, иначе никто и пальцем не шевельнет…