Он понимал, что так не может продолжаться до бесконечности, что рано или поздно… И орал во всю глотку все тот же призыв, не видя ничего, кроме метавшихся перед ним стальных клинков, – уже казалось, что их неисчислимое множество, они сливались в зловещую паутину, все труднее становилось их отбивать…

– Бей!

– Вперед, гвардия!

– Да здравствует кардинал!

– Улю-лю, граф! Вперед!

Переулок наполнился людьми столь внезапно, что показалось, будто они свалились с ясного неба. Но это были вполне земные создания – мушкетеры в красных плащах, какие-то оскаленные усачи в обычном платье, звенели шпаги, послышался чей-то отчаянный, предсмертный вопль, так кричат только перед смертью…

Проморгавшись и переведя дух, д’Артаньян ринулся вперед – и успел-таки достать острием левый бок противника. Об остальных уже не стоило беспокоиться – один успел спастись бегством, как и раненый главарь, но двое других, осыпаемые ударами шпаг, уже переселились в мир иной без исповеди и покаяния…

Оглянувшись на Анну – жива, конечно, цела и невредима, только бледна, – д’Артаньян медленно вложил шпагу в ножны и, стараясь держаться уверенно, сказал:

– Черт возьми, граф! Вы, право, подоспели вовремя…

– Очень похоже, – шумно выдыхая воздух, отозвался граф де Вард. – Вы не пострадали, миледи? Прекрасно. Мы с Каюзаком, понимаете ли, сидели в «Деве Арраса» поблизости от ворот ярмарки, попивали анжуйское и горевали, что день проходит так скучно, – как вдруг в добром количестве набежали парижане и стали орать, что в тупичке убивают гвардейца кардинала… Мы мгновенно воспрянули духом, прихватили попавшихся по пути знакомых и помчались посмотреть, кому это там не нравится красный плащ средь бела дня… Жаль только, что все удовольствие длилось так недолго…

– В самом деле, – грустно сказал рослый Каюзак. – Они даже не все дрались, кое-кто сразу кинулся бежать. Ну ничего, одному такому трусу я так поддал ногой, что он, клянусь моими трактирными долгами, остановится где-нибудь в Брюсселе, не раньше…

– Вы хотите сказать, что живых не осталось? – встрепенулся д’Артаньян. – И вы отпустили его живым?

Каюзак пожал плечами:

– Живым – да, но после моего доброго пинка он еще долго будет существовать стоя…

– Эх! – досадливо воскликнул д’Артаньян. – Нужно было захватить хотя бы одного, нашлось бы, о чем его порасспросить…

– О чем можно расспрашивать такую мразь? – недоуменно уставился на него Каюзак, одаренный незаурядной силой, честно говоря, в некоторый ущерб уму.

Граф де Вард, наоборот, сразу заподозрил неладное.

– Каюзак, займитесь дамой, она вот-вот упадет в обморок, – быстро распорядился он и отвел гасконца в сторонку – Д’Артаньян, вы хотите сказать, что это была не простая уличная стычка?

– Уверен, – сказал д’Артаньян столь же тихо. – Они шатались и притворялись пьяными, но от них совершенно не пахло вином, они пытались оскорбить меня так, что этого не вынес бы ни один дворянин, они определенно следили за нами на ярмарке… Черт, кто же это был такой, закутанный в плащ? В голове вертится…

Только теперь он оценил в должной мере предупреждения кардинала, которыми столь неосмотрительно пренебрег. Оглянулся на Анну – и содрогнулся от ужаса при мысли, что с ней могло произойти нечто страшное. Погибни она, следовало и самому умереть немедленно, чтобы не корить себя потом всю оставшуюся жизнь…

Но она была жива, и от радости д’Артаньян даже махнул рукой на то, что новехонький плащ гвардейца кардинала, обошедшийся ему в двадцать пистолей, был измят и испачкан, хоть выбрасывай.

Анна подошла к нему вплотную, ее огромные синие глаза были прекрасными и совершенно сухими.

– Вы уже второй раз спасаете мне жизнь, Шарль, – сказала она едва слышно.

– Какие пустяки, милая Анна, – сказал д’Артаньян, ощущая невероятную усталость и стыд за свое легкомыслие. – Готов проделывать то же самое хоть тысячу раз. Испанец прав – я полон самым чистым из огней… Я люблю вас, пусть даже вы никогда не ответите на мои чувства. Позвольте мне любить вас, вот и все…

Сейчас его совершенно не волновало, слышат их окружающие или нет.

Самым трудным вопросом, который пришлось решать д’Артаньяну перед визитом к де Тревилю, был и самый короткий: как одеться?

Появление в штаб-квартире королевских мушкетеров – или, говоря откровеннее, в логове врага – в красном плаще с серебряным крестом, без сомнения, могло быть воспринято как вызов. Гасконец прекрасно помнил, сколько «синих плащей» обреталось во дворе и в доме. Невозможно выдумать более простого и действенного повода для дуэли – точнее, многочисленных дуэлей. Вызовом это могло показаться и самому де Тревилю, а меж тем д’Артаньян вовсе не собирался с ним ссориться без весомейших на то причин – неловко чуточку ссориться со старым другом отца по пустякам…

С другой же стороны… Как-никак он был гвардейцем кардинала. Появиться у де Тревиля в обычной своей одежде, не обремененной явными признаками принадлежности к роте, – все равно, что показаться переодетым. Это могло быть воспринято как трусость…

Он долго размышлял, взвешивая все «за» и «против» насколько мог хладнокровно. И в конце концов решил: будь что будет, а пойдет он в форменном плаще. Каковой тут же и надел, бормоча под нос:

– Провались они пропадом, мушкетеры короля, сколько их ни есть. Ломай еще из-за них голову…

Планше с мушкетом шагал позади – на сей раз д’Артаньян уяснил, что поучения кардинала весьма отличаются от наставлений госпожи де Кавуа: если вторые можно при некоторой ловкости обходить, пользуясь чисто формальными предлогами либо непредусмотрительностью Мирей, то с первыми так поступать не стоит. Кардинал никогда не воюет с призраками и не предупреждает зря…

К некоторому его удивлению, знакомый двор был пуст, отчего показался и вовсе огромным. Оставив Планше у крыльца, д’Артаньян поднялся по лестнице – тоже пустой, как мир божий в первый день творения, – и оказался в пустой приемной.

«Это неспроста, – проницательно подумал гасконец, уже знакомый с царившими в особняке нравами. – Мне достоверно известно, что тут, что во дворе, что в приемной, всегда толкутся господа мушкетеры. В это время дня их остается гораздо меньше, но все равно никогда дом де Тревиля не бывал настолько пуст, словно тут совсем недавно прошла «черная смерть» или другая какая-нибудь зараза, выкашивающая людей под корень. Он нарочно всех удалил, без сомнения. Что же, д’Артаньян, держим ухо востро? Париж способен испортить даже гасконцев, такой уж это город…»

Послышались тихие шаги. Навстречу ему вышел тот самый раззолоченный лакей, что в первый визит сюда д’Артаньяна отнесся к нему с откровенным пренебрежением, на которое слуги царедворцев такие мастера. Однако на сей раз ничего подобного не было и в помине: слуга проворно согнулся в почтительном поклоне и, не дожидаясь вопросов, поторопился сообщить:

– Вашу милость ожидает господин граф, он велел немедленно провести вас к нему…

«Прах меня побери! – подумал д’Артаньян. – Перемены налицо, и какие разительные! я уже не „сударь“, а „ваша милость“, и со мной не сквозь зубы разговаривают, а со всем возможным почтением…»

– По-моему, мы с вами уже встречались, любезный? – не удержался он. – В этой самой приемной?

– Извините великодушно, ваша милость, не припоминаю…

– Ну как же, – сказал д’Артаньян, пряча ухмылку. – я-то вас хорошо помню, милейший. Правда, тогда я выглядел несколько иначе…

– Простите, ваша милость, но…

– Ладно, ладно, – сказал д’Артаньян, непринужденно похлопав его по плечу. – Нас тут столько бывает, что немудрено и запамятовать… Вы мне кажетесь дельным слугой, старина, вот вам за труды…

И он двумя пальцами опустил в ладонь раззолоченного лакея медный каролюс[14], заранее припасенный для этой именно цели и для этого именно лакея, – почти стершийся, почти никчемный…