– Нет, нет, замолчи! – громко сказал Руслан и посмотрел на синюю толстовку, где на груди был изображен непонятный рисунок, и черными буквами на английском языке было написано: «Get of live all!»

Женщина, проходящая мимо и спешившая к перекрестку, испуганно глянула на стоящего и разговаривающего вслух Руслана, и шарахнулась от него в сторону, а когда светофор мигнул ей зеленым светом, широким шагом стала переходить проезжую часть. На ходу поворачивая голову и тревожно поглядывая, назад, наверно пугаясь, что обезумевший молодой человек сейчас бросится на нее сзади и вцепится в ее подверженные химической завивке и окраске волосы. Руслан усмехнулся, увидев выражение лица женщины, и также поспешил ступить на асфальтное покрытие дороги, сверху побеленной полосатой зеброй, собираясь перейти на другую сторону улицы. Однако теперь он не бежал, а неспешно и как-то вразвалочку шел, все еще обдумывая, что шептала душа, и втайне от нее, точно она могла то не услышать, все же соглашаясь с ее мнением. На чуток он даже замедлил шаг, но так как Руслан находился на проезжей части, то возмущенный водитель, сидевший за рулем черной иномарки, и увидевший загоревшийся для него долгожданный и столь необходимый зеленый свет, да остановившегося напротив худого в джинсе придурка, громко засигналил бэ… бэ! Руслан повернул голову посмотрел на разгневанное лицо водителя, который крутил пальцем у виска показывая всем своим видом, что и тот, и он сам безумцы, и прибавив шагу миновал дорогу. И все тем же прибавленным шагом повернул направо перешел на другую часть улицы, да, свернув влево, по тротуару, направился прямо к ропате, которая пряталась невдалеке среди высоких многоэтажных жилых зданий. Пройдя немного вдоль проезжей части, он повернул снова направо, и наконец-то увидел перед собой ропату, и, разглядывая ее так, будто узрел впервые, двинулся прямо к ней.

Ропата по внешнему виду отличалась от прочих зданий. Само здание было округлой формы, довольно высокое в три этажа, а завершалось сверху покатым куполом и устремленным вверх, в небесную высь, богато украшенным золотым четырехугольным крыжом. Подойдя ближе к ропате, вход в кою преграждали двухстворчатые, высокие, деревянные двери, сверху над каковыми висело рисованное изображение Исшу, Руслан остановился. Медленно и со смирением, как это и указывал Исшу, мужчина поклонился Господу до земли, вернее до бетонной плитки, украшающей покрытие возле ропаты. Затем все также смиренно он подошел к двери, и, протянув руку, взялся за деревянную, длинную ручку, да резко дернув ее на себя открыл дверь, и вошел вовнутрь ропаты, где уже подходила к концу утренняя служба. И прикарий протяжно, медленно возлагал молитвенные прошения, а небольшой хор, стоявший справа также протяжно, заунывно подпевал ему.

Руслан, шагнув в ропату и затворив за собой дверь, огляделся. Широкий, круглый зал и несколько столбов, словно поддерживающие край потолка купола, на которых, как впрочем, и на самом потолке и стенах ропаты, красовались изображения Господа Исшу, его учеников, мучеников, страдальцев и святых. Прямо перед ним толпилось с десяток старых, укутанных в цветастые платки, бабок, а на небольшом возвышении, к каковому вели три широкие ступени стоял сам прикарий. И как только Руслан глянул на этого священнослужителя, так в тот же миг онемел, а рот его широко раскрылся сам собой. Прикарий был уже не молод, но и не стар, тучный, да только не той приятной, здоровой полнотой, какой славятся русские женщины, а той обрюзгшей, противной, от которой выпирает вперед живот и оттягиваются по бокам лица складки кожи. Той от которой кожа становится желтоватой с огромными рытвинами, ямками по поверхности. Но не это дурнящая обрюзглость поразила Руслана, не само оплывшее лицо, и выпирающий живот, а потрясла, встревожила его душу, одежда в которую был одет прикарий. Потому что именно эту одежу он видел сегодня ночью на демоне. На прикарии было то же самое серое, длинное платье, похожее на женское, с широкими рукавами, кои полностью скрывали своей длинной руки, без всяких разрезов спереди и сзади, лишь с отверстием для головы. Правда, на прикарии не было пояса, а на груди висел на широкой, золотой цепочке большой, золотой крыж украшенный зелеными изумрудами.

И внезапно, само собой подумалось Руслану, что если продать этот крыж, да еще и украшенный такими изумрудами по углам, так наверно ни одну можно было бы спасти жизнь…

Тех несчастных больных лежащих в белых, чистых своих темницах… Там в больничных отделениях, в высоких, многоэтажных зданиях, и ожидающих помощи от врачей, людей, прикариев, Богов. А мгновение спустя в голове опять появились и пролетели строчки из Лермонтовского демона:

Руслан услышал промелькнувшие строки поэмы, и, посмотрев в лицо прикария, тяжело вздохнул, точно решил для себя, что-то… Вроде сейчас, в этом простом человеке, обремененном полнотой духовной власти, решил он найти или соратника, или врага. Потому он дождался окончания службы, и когда старенькие бабульки низко кланяясь до земли прикарию и изображениям Исшу стали расходиться, а тучный, полнотой доверенной ему власти откуда-то свыше и радостью жизни, прикарий пожелал покинуть ропату, подошел к нему.

– Отец духовный, – прерывисто задышав, обратился Руслан к недовольно взирающему на него прикарию. – У меня горе… беда…

– Господь наш Исшу, – дребезжащим, неприятным на слух голосом, торопливо ответил, куда-то опаздывающий прикарий. – Друзей своих врачует напастями, дабы ими от грехов очистить.

– Что? – сморщив лицо и не очень понимая, о чем говорит прикарий, переспросил Руслан. – У меня беда…

– Какая, какая беда? – поспешно вопросил прикарий, поглядывая на двери, ведущие из ропаты.

– Жена больна, – почему-то солгал Руслан и посмотрел в блекло-серые, оплывшие складками жира глаза духовного отца.

– Господь послал болезнь. Благодари Господа, потому как все, что от Исшу бывает к добру, – безразличным, бездушным тоном, так, будто говорил когда-то давно выученные на оценку пять слова, изрек прикарий. – Если чувствует и видит она, жена твоя, что сама виновата и не сберегла здоровья, пусть каяться… Но и каясь, пусть помнит, что болезни от Господа, ибо всякое стечение обстоятельств, не случайно все ниспослано им Господом Исшу. Поэтому и ты сам, и жена твоя благодарите Господа за эту болезнь, потому что болезнь смиряет, умягчает душу и облегчает ее тяжесть обычную от многих забот.

Руслан вначале смотрел на прикария, на его жидкие седые, покрытые, от сладкой жизни, жиром волосы, на которых сверху покоилась фиолетовая, бархатная шапочка, потом перевел взгляд и глянул на толстые губы, выпирающие вперед и широко растягивающие, в уголках коих притаилась белая густая, похожая на крем слюна. Он слушал, молча прикария, а тот исторгал из себя невесть какую белеберду, и эта белеберда почему-то стала злить Руслана, так вроде, кто-то, очень неторопливо отходя назад, натягивал тонкую резинку. Прикарий поднял левую руку так, что рукав длинного одеяния задрался показав крупные, швейцарские часы, и продолжил все тем же равнодушным голосом:

– Но есть такие болезни, на исцеление коих Господь налагает запрет, оно как Господь Исшу знает, что болезнь нужнее, чем здоровье, а потому вы должны принять эту болезнь как благо, от Господа Благого, и мир дает…

Но кто дает мир, и, что дает мир Руслан, увы! так и не успел узнать, потому как резинку, натянутую до победного конца внезапно отпустили… И она громко засвистев, полоснула его по черно-голубой душе, и он также громко закричал на всю ропату:

– Дурень, дурень, ты, толстый… покрытый чернотой прикарий! И Господь твой никакой ни нищий, измученный Исшу, а…, – Руслан на мгновение затих, а после выплеснул на прикария все то, что услышал ночью от демона и осознал своей душой. – А твой Господь Чернобог, и в Пекло, в Пекло, к нему уползет твоя черная покрытая ложью и жиром душонка.