— Я… я сутра проверяю отделочные работы в клубе, тут такой шум от перфораторов, что ничего не слышно. Я на улицу вышел, чтобы поговорить, — увидев проезжающую машину, я высовываюсь из окна, практически по пояс. — Даже на улице от этих перфораторов никуда не денешься!
— А чего это у вас такой шум, если идут отделочные работы? — Рита слегка успокаивается.
— Плитку кладут, — пытаюсь придумать я.
— Да? Я где-то слышала, что перфораторами стены рушат!
Дались тебе эти перфораторы! Шум — значит стройка, какая разница, что шумит? Я вовремя вспоминаю историю открытия какого-то ресторана и выкручиваюсь:
— Тут сначала старую плитку сшибают, потому что она вообще никак с интерьером не сочетается, а потом новую кладут…
— А как же вы ее покупали-то, если она не сочетается? — резонно интересуется Рита.
— Ну… понимаешь… короче, тут есть идиотка, жена одного из партнеров, она, типа, интерьером пыталась заняться, привезла эту чертову плитку, и не в тему. У нас открытие через неделю, а я сказал, что с такими туалетами клуб открывать не буду. — Я подхожу и выключаю блендер, потому что даже сам себя не слышу. — Туалет в клубе — самое главное, ты же понимаешь. В общем, приехал с утра и устроил им, как Виктор Вард: «Крапинки. Повсюду эти чертовы крапинки».
— А кто этот Виктор? Я его знаю?
— Ты? — не представляю, что ей ответить. — Нет, не знаешь, питерский промоутер. Открывал «Онегин».
— А-а-а, я, кстати, была в «Онегине». — Ритка вздыхает. — А почему у тебя кровь вчера пошла? Нюхал опять?
— Нет, зайка, что ты! Сам не знаю почему, там так душно было… Голова закружилась, потом кровь пошла. — Я закашливаюсь. — Черт, я от этой пылищи уже охренел. Извини, зайка, просто я не хотел, чтобы твои гости меня в таком виде… ну, ты понимаешь. Подумают еще… всякое…
— А сейчас ты как? Нормально?
— Да так… вяловато как-то, — изображаю я голосом крайнее утомление. — Вчера кровь, сегодня пыль. Ужас какой-то.
— Тебе нужно было сегодня дома отлежаться, — сочувственно говорит Рита.
— Если бы я мог, ха! — Я сплевываю на пол, забывая, что нахожусь на собственной кухне, а не на стройке. — Фак! Надоело все это, но ничего не поделаешь, сегодня в обед с партнерами встречаюсь. Ладно, проехали. Извини меня, в любом случае…
— Андрюш, прекрати… я очень за тебя переживаю… — Рита выдерживает паузу. — И очень люблю.
— Я в понедельник заеду за тобой, — подбрасываю я еще одно полено. — У тебя коробки есть или мне привезти? Или ты не помнишь, что с понедельника мы живем вместе?
— Мне в понедельник вечером нужно к родителям съездить, мать уже обзвонилась, — разочарованно отвечает она. — Если не приеду, будет истерика.
«Класс какой!» — я выдыхаю, чтобы не выдать свою радость.
— Ну тогда во вторник!
— Тогда во вторник… Мы сегодня увидимся? — спрашивает Ритка без особой надежды на положительный ответ.
— Я бы очень хотел, но эти козлы… партнеры то есть. Боюсь, они меня сегодня изнасилуют.
— Что ты говоришь? Плохо слышно!
Слышно все хорошо, не придумывай!
— Я говорю, что мы с моими идиотскими партнерами сегодня собираемся обсуждать бюджет открытия. Это надолго. Еще и пить придется. Они меня уже изнасиловали.
— Значит, не увидимся, — констатирует Ритка.
— Я тебе позвоню после трех, может, солью их раньше.
— Постарайся. Мне чего-то даже из дома выходить не хочется, настолько отвратно себя чувствую.
— А что с тобой? — говорю я наигранно сердобольным голосом. — Ты врача вызывала?
— Heт еще. Наверное, продуло где-то. Лимфы на шее вздулись. С левой стороны.
— С левой? — Я думаю: к концу разговора выяснится, что у Риты еще и одну ногу отрезало. — А что там находится?
— Шея, — смеется Рита. — Андрюш, ты как маленький!
— Я в курсе, что шея. Может, там проходят какие-то важные вены или еще что? Я ж не врач!
— Ничего там не проходит, — отстраненно говорит она, — ничего…
— Ну что, Рит, я тебе перезвоню после трех? — предлагаю я.
— Перезвони, конечно. Если мобильный будет отключен — значит, я сплю. Или у меня температура. Или еще что-нибудь. — Она явно бьет на жалость.
— Рит, ну что ты, в самом деле, ну не могу я сейчас взять и все бросить: строителей, партнеров, дизайнера, — говорю я обиженным тоном.
— Я понимаю. Ладно, пока! Позвони, если получится, — говорит она и отключается.
Я тупо таращусь в окно. Я ужасно устал от всего этого. Я хочу сменить обстановку, диспозицию, девушек наконец. И мне кажется, что от этой истории все уже окончательно устали. По крайней мере то, что Рита так ни разу не спросила, в каком месте Москвы я строю свой клуб, больше меня не удивляет. В самом деле, нет же в реальности никакого клуба… и интереса тоже нет…
«Знаешь, ты останешься ребенком до седых волос. Ты настолько несерьезен, что тебе кажется, будто все вертится вокруг тебя, и все это — игрушки», — перманентно слышал я от разных влюбленных/ не влюбленных/ заинтересованных девушек. «До седых волос» — хорошенькое дело. Вообще-то подобные высказывания в корне не соответствуют истине. Лоховская премудрость: «все из-за того, что ты рос в неполной семье», гораздо более в тему.
Если начистоту, я и ребенком практически не был, если не считать тех лет в Питере. Был сыном разведенной женщины, затем сыном отца от первого брака, позднее — чуть-чуть студентом, а потом сразу стал взрослым. Я не знаю, что такое избалованность, зато знаю, как себя чувствуешь, когда просто не с кем посоветоваться. Сначала я пытался обсуждать что-то с матерью, но вместе с нелепыми советами получал стандартное: «я тебя предупреждала». С отцом всегда случалась такая же шняга: «я тебе предлагал вернуться в Америку, ты же упрямый». Сначала я думал, что у них такой специальный родительский прием, типа, не принимать участия в моих делах, игнорировать или предлагать самые нелепые, ничего не имеющие общего с действительностью варианты решения моих юношеских проблем. Я утешал себя тем, что просто они, очень сильно за меня волнуясь, придумали эдакую «зону безопасности» в виде США и всеми способами вынуждают меня вернуться туда. А там, в Штатах, все получится просто зашибись. И радостная, заботливая мама, спрашивающая меня, что я ел на обед, и отец с редкими наездами, с ужинами в дорогих ресторанах, традиционной передачей пачки кэша и вопросом «как там мать?», сопровождаемым взглядом в сторону…
Спустя некоторое время, сопоставив вопросы матери с моими ответами, мне пришлось признать: сложно участвовать в судьбе ребенка на расстоянии, мама. Особенно когда ты из недели в неделю спрашиваешь, пойдет ли чадо в аспирантуру, однажды уже получив более чем подробный ответ: не пойду, почему именно не пойду и почему именно не пойду никогда. С другой стороны, гораздо хуже, если б мама спросила меня, как дела в институте, законченном к тому времени лет пять назад. В общем, вспомнив, что нужно оставаться снисходительным к тем, кто тебя породил, я решил больше не выяснять истинной степени заинтересованности родителей в моих делах и научился с разными интонациями отвечать «Да нормально» на три основных вопроса: «У тебя все в порядке?», «Как на работе?», «А что с личной жизнью?». Ну, чтобы не расстраивать маму. Она же переживает.
С отцом я пытался выстроить отношения в первый год после возвращения в Россию. Ну, типа, я ему звонил, предлагал встретиться, иногда звонил он сам, и у нас получалось пообедать или поужинать вместе. Иной раз он даже заезжал в университет. Но все мои расспросы о бизнесе, предложения как-то помочь ему в небольших делах, получить бизнес-практикум и первый опыт работы, натыкались на стандартное: «Послушай, чего тебе не хватает? зачем тебе лезть в это говно?». Нет, конечно, мы разговаривали обо всяких делах, он интересовался моими друзьями, спрашивал, что у меня с девушками, куда я хожу по вечерам и чем занимаю свободное время. Иногда он даже пускался в пространные рассуждения о моем будущем. Что будет, когда я закончу МГУ, чем бы я мог заниматься, и прочее. В конце каждой такой встречи я ловил себя на мысли, что в глазах отца светится облегчение. Сначала я думал, что это из-за денег. Типа, отец каждый раз ждал, что я попрошу прибавки к содержанию. Если по-честному, пару раз просил. Не больше. Но однажды теплым осенним вечером я понял настоящую причину его поведения. Каждый раз после наших встреч он облегченно вздыхал, понимая, что со мной НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ. Вздыхал, когда после кофе я на традиционный вопрос: «ну, а вообще как дела в целом?», я так же традиционно отвечал: «да ничего вроде». Потому что дела действительно были НИЧЕГО. СО МНОЙ НИЧЕГО ТАКОГО НЕ ПРОИСХОДИЛО. Я не влипал в истории, не связывался с левыми людьми, от меня не беременели девушки из общежития, я не попадал на бабки, не хамил бандитам, не занимал деньги под его имя, не собирался жениться на ростовчанке, не вступал в левацкие партии, не принимал участие в стрит-рейсинге. Я не стал гомосексуалистом или наркоманом, а значит — НЕ СОЗДАЛ ЕМУ ЗА ЭТО ВРЕМЯ ПРОБЛЕМ. Значит, меня не придется вытаскивать из задницы, отдавать за меня долги, решать вопросы с быками или ментами, разруливать отношения с владельцем разбитой мной машины, страховой компанией, отцом ростовчанки, моим бойфрендом или дилером (хотя последнее не помешало бы). Все шло НОРМАЛЬНО. Именно это вызывало у отца облегчение.
